Плакат Фонда поддержки детей. Наташа Кристеа.
Ясный весенний день радовал теплом и отсутствием ветра. Стоять в ожидании автобуса было даже приятно, вспоминая, что ещё совсем недавно морозы и слякоть вызывали совсем иные ощущения. Народу на остановке было не много, час пик уже закончился и интервалы в движении явно увеличились. Подъехала ненужная мне маршрутка, часть людей уехала, немногие, как и я, терпеливо ждали следующего номера, без интереса поглядывая по сторонам.
Молодая пара, не спеша, приближалась к пока ещё не состоявшимся пассажирам. Было видно, что симпатичная, модно одетая женщина, явно, что-то доказывает своему спутнику. Они оба выглядели не старше тридцати лет. Слова ещё не были различимы, но её правая рука с раскрытой ладонью энергично делала рубящие движения в подкрепление каких-то слов.
Они приблизились, встали чуть в сторонке от людей, но говорили не шепотом, а так, что, если не всем, то, по крайней мере, ближайшим к ним людям не представляло труда их слышать.
Нет, ты, что не мужик? – продолжала с какой-то агрессией вопрошать молодая особа, - Не знаешь как ремень в руке держать? Намотай конец на руку и хлещи пряжкой, а не так, как ты вчера! Это, что было? По-твоему наказание?
Рослый, сухощавый мужчина, как бы пряча свой рост, сутулился и с каким-то смущением, попробовал возражать:
- Ну, ей же было больно, она и так визжала, ты же видела …
- Ей больно было? Не смеши меня, у неё даже и следов не осталось. Визжала она! Да она это как развлекуху восприняла. Она на карусели тоже визжит. Нашёл довод! – она покосилась на стоящих людей и чуть тише добавила, - Ты понимаешь, что так можно вконец испортить ребёнка?
- В смысле? – с недоумением спросил, по всей видимости, её супруг.
- А в том смысле, что если при слове порка у неё поджилки трястись не будут, то её потом уже ничем не проймёшь. Она решит, что коли в первый раз перетерпела, то ничего страшного в этом нет. Мне-то это хорошо известно, в отличие от тебя.
- Но я так не могу, Вика! Она же маленькая да ещё девочка. Вот сама и пори её, если тебе так хочется.
- Я-то смогу, но это должен делать отец, а не мать. Моя мама меня ни разу не только пальцем не тронула, но и ещё и отца останавливала, когда видела, что проступок не велик. Потому что отец, если меня драл - так уж драл. До крови и до синяков во весь зад. А не как ты: ремешок сложил, пошлёпал для вида и решил, что свой долг исполнил. А она мне утром опять дерзить начала. Я скорее двойку прощу, чем это. Если она в десять лет так себя ведёт, то, что дальше будет?! Нет, так дело не пойдёт! Сегодня же, слышишь, всыплешь, как я тебе говорила!
- Вик, автобус идёт!
- Это не наш. Ты мне ответь, ты всё понял?
Мужчина опять вобрал голову в плечи и, с видом побитой собаки, тихо проговорил:
- Я не знаю, Вик, честно, как я смогу её до синяков бить?! Да она меня потом возненавидит, и я себя тоже, поверь.
Супруга усмехнулась и рукой чуть взъерошила волосы мужа:
- Глупый, вот я разве плохо отношусь к своему отцу? Обижалась, конечно, когда он меня лупил, но повзрослела и поняла, что он был прав. Что, разве он меня плохо воспитал? Может из меня плохая жена вышла? Так и скажи!
- Хорошая! – он потянулся и ласково чмокнул её в щёку, - Лучше не сыскать!
- Ну, вот видишь! А на счёт того, что не сможешь, не беспокойся. Главное, чтобы ты, наоборот, не увлёкся этим, потому что знаю, как это бывает.
- Это ты о чём? – недоуменно и с каким-то подозрением спросил глава семейства.
- Ты ведь знаешь Нину, мою подругу?!
- Знаю, конечно.
- Ну, так вот. Её отец, когда мы с ней ещё в младших классах учились, тоже, вроде тебя, со своей дочурки аж пылинки сдувал. А потом одна история произошла … - молодая женщина, как-то по-девчоночьи захихикала и прервала рассказ, словно не зная, рассказывать ли дальше.
- Что за история? Расскажи, время быстрее пойдёт!
- Да даже не знаю, как тебе это объяснить? Мы уже в шестом классе учились. У девчонок в этом возрасте всякие заморочки бывают, ну, ты понимаешь о чём я?! С Нинкой мы с первого класса подружились, после уроков то она ко мне домой бывало бежит, то я к ней. Секретов друг от дружки не таили. Она знала, что меня за провинности ремнём наказывают. Сначала просто сочувствовала, потом ей всё любопытнее становилось. Каково это - ремнём по попе получать? Сама-то такого не испытывала, вот и расспрашивала:
- А ты орёшь или терпишь? А тебе перед папой с голой попой лежать не стыдно? Ну, в общем, всё в таком духе. Иногда меня даже шлёпала, чтобы в ответ получить. Ну, мне это как-то раз надоело, и я ей предложила, а, мол, хочешь взаправду быть наказанной? Как это? - она спрашивает. А так, говорю, ты сегодня двойку схватила, да ещё учительнице наврала, что дневник дома забыла. Меня за такое дело отец полчаса бы порол. А тебя, небось, только мама поругает? Ну, да, - она кивает. А теперь представь, что я – мой папа, а ты – это я. Представила? Представила, отвечает. Ты меня теперь накажешь, да? Спрашивает, а сама краснеет до ушей. Ещё как, - я ей в ответ, - а ну-ка неси сюда ремень! Тут она в ступор вошла. Какой, спрашивает, ремень, если он в папиных брюках, папа на работе, а другого ремня у нас в доме нет? Подумала немножко и придумала. Помнишь, говорит, нам Светка рассказывала, что её дома прыгалками стегают, да так больно?! Прыгалки могу дать! Ладно, соглашаюсь, давай свои прыгалки. Попробуем, но если что, так я домой сбегаю и свой ремень принесу, индивидуальный, потому что для брюк у моего отца другой есть.
Приносит она из прихожей знакомые мне прыгалки. Ничего они так, - хлёсткие оказались. Снимай, приказываю ей, трусы и ложись на живот. Улеглась она и ждёт.
Я примерилась, мне самой любопытно стало, до этого только меня стегали, а сама-то я никого. Короче, размахнулась, как отец мой делал, да и врезала ей по булочкам. Она как заверещит, с дивана скатилась, попку трёт. Дура, кричит, больно же! Тут меня смех разобрал. Она плачет, а я смеюсь. Ты же сама хотела себя испытать, говорю, слабачка! Тут боль у неё, видно отошла, она духом воспрянула, и отвечает, что это она от неожиданности. Давай, говорит, продолжай, теперь я терпеть буду. Но я сразу сообразила, что её терпения хватит только на один удар, поэтому выдернула из какого-то халата матерчатый пояс и связала ей ноги, чтобы брыкаться было трудно. Руки за спину завела, прижала к лопаткам и начала охаживать. Она вырывается, а меня какая-то злость берёт – ещё сильнее хлестнуть стараюсь. Короче исполосовала её от поясницы до колен, потом опомнилась, руки её отпустила. Всё, говорю, ты прощена, вставай. А она, знай себе, ревёт. Я с тобой больше не дружу, кричит, - уходи! Ну, я домой пошла, а у самой предчувствие какое-то нехорошее. Перестаралась я явно.
И точно. Как потом мне Нинка рассказала, вечером родители с работы пришли: то да сё – всё как обычно. Только эта дура в домашнем халате была, а халат этот едва коленки прикрывал, вот её мать и заметила случайно след от скакалки на ноге. Что это, спрашивает у тебя, да подол-то и приподняла. А на ляжках кровоподтёки в виде петелек. Она чуть со стула не свалилась от изумления. Почему да откуда? Ну, та и выдала, что, мол, играли мы с подружкой так, типа, в дочки матери. Что тут началось! Мать её на Нинкиного отца напустилась. Я, кричит, говорила тебе, что строгость надо хоть иногда проявлять. Вот теперь бери ремень и выбивай клин клином, а я пойду сейчас к Викиным родителям.
Короче, когда звонок в дверь раздался, у меня сердце сразу ёкнуло, поняла, что мне сейчас несдобровать. И точно, на пороге Нинкина мать нарисовалась и на меня наговаривать начала. Отец, недолго слушая, прямо перед ней меня пороть начал. Я кричу, что не виновата, что она сама меня попросила, а он знай, хлещет и хлещет, только приговаривает: «Нравится игрушка? Вот тебе ещё, вот тебе ещё!». Нинкина мать окончания порки дожидаться не стала, домой заторопилась. Отец меня на минутку оставил, до двери её проводил, и всё советы давал, что нужно сейчас сделать. Потом
вернулся и продолжил пороть меня с того
места с которого начал. Но уже не так
сильно, и даже стал посмеиваться над
нашей с Нинкой забавой.
Ну, подружке, наверное, тоже влетело? – спросил, уже с интересом слушающий её рассказ, супруг.
- Не то слово, влетело! Пока её мать у нас была, её мечта осуществилась – отец ей ремнём по заднице всыпал. Но, видно, недостаточно. Потому что когда его жена вернулась, вся взвинченная да ещё под впечатлением увиденной не слабой порки, то заставила его взять ремень снова в руки и пороть Нинку так, как порол меня мой отец. В общем, на следующий день мы обе с трудом могли приседать и на стулья садились, как старушки, медленно и осторожно. А когда Нине пришлось встать, чтобы ответить что-то училке, то я заметила, как у неё ягодицы подрагивают в судороге. А это означало, что подруга получила по полной программе, и без пряжки, видно, не обошлось. На переменках было легче. Мы стояли, как бы смотря в окно, и делали вид, что с нами всё в порядке. Правда, Нинка не разговаривала со мной целых два дня, но, видя, что я страдаю так же, как и она, не выдержала и всё мне рассказала. Мы помирились, но для подруги худшее только начиналось.
Это почему?
- С того дня Нинкин отец, видно, вошёл во вкус. И куда только делся бывший добрый папочка?! За двойки Нина стала получать ремня регулярно, а так как училась она гораздо хуже меня, то редкая неделя проходила у неё без наказания. А если добавить, что все замечания в дневнике приравнивались к двойкам, то сам понимаешь, что её попа постоянно светилась всеми цветами радуги. Когда мы были уже старшеклассницами, её отец стал вместо ремня пользоваться резиновым сапогом.
Да ты что? Зачем?
- Он брал в руку резиновый сапог с литой подошвой и бил дочь каблуком по бёдрам до кровоподтёков. А потом предупреждал её, что если кто-то, особенно на медосмотре, спросит, откуда синяки, то она должна будет сказать, что это её какие-то хулиганы побили на улице. Меня отец выпорол в последний раз перед тем как мне исполнилось шестнадцать – я покурить попробовала, а он учуял. Потом сказал, что большая стала, и ему уже стыдно делать мне внушения ремнём, пора, мол, самой понимать, что к чему. А Нинку отец чуть ли не до её свадьбы лупил. Она и замуж-то выскочить торопилась, видно, от этого. Понял, почему я тебе это рассказала?
Супруг помолчал, покивал головой и задумчиво произнёс:
- Кажется, да. Неужели ты думаешь, что я способен стать таким, как отец твоей подруги?
- Я к тому, что не зарекайся, а постарайся себя контролировать. Мужчинам свойственна жестокость, а она может проснуться совершенно неожиданно.
- Я тебя сейчас не понимаю, Вика. Ты сама требуешь от меня, чтобы я драл свою дочь как сидорову козу, и в то же время, говоришь, что мужики садисты.
- Я не сказала, что все садисты. Я просто хочу, чтобы ты стал, хоть немножко, похож на моего отца и вместе с тем не превратился бы в такого тупого, ничего не понимающего в воспитании, папашу, который бьет не для того, чтобы исправить, а потому, что ему стал нравиться сам процесс и он от этого тащится. Понял?
Мужчина вздохнул:
- Да понял я, Вик, тебя, понял! Только почему я должен выбирать между твоим отцом и отцом твоей подруги. Я тебя не устраиваю такой, какой я есть?
- Во многом устраиваешь, но в доме должен быть мужчина во всех отношениях, а не только как любящий муж. Ты любящий муж?
- Ты ещё сомневаешься? – он опять потянулся, чтобы поцеловать жену.
- Вот и хорошо, - она кокетливо прижалась к нему и добавила, - сейчас приедем домой, и пока я готовлю ужин, докажи и мне, и Насте, что у нас строгий папа, и он умеет, если нужно, пользоваться ремнём. А вот, кстати, и наш автобус.
Они сели и уехали. Мне было с ними не по пути.
На душе стало как-то скверно. Казалось, я должен был испытывать жалость только к незнакомой мне девочке Насте, но мне, почему-то, становилось всё больше жальче супруга этой убеждённой
в своей правоте женщины, которая, как я
понял, начиная со своих детских лет
старательно копировала своего отца в практике воспитания и наказания детей.
P.S.
«Около двух миллионов детей в возрасте до 14 лет избиваются родителями, 50 тысяч детей ежегодно убегают из дома, спасаясь от семейного насилия …» Юлия Михайлова, председатель Центра защиты семьи и детства Всероссийского созидательного движения «Русский лад» «Всё лучшее? Детям?» («Правда Москвы». 17.08.11).
А это значит, что ежедневно пять с половиной тысяч детей в России получают в семье порку и побои. Каждый час, прямо сейчас, свыше двухсот детей плачут или кричат от боли, может быть, в соседнем доме или за стенкой вашей комнаты.
«Две трети избитых – дошкольники. 10% из зверски избитых и помещённых в стационар детей умирают. Число избиваемых детей ежегодно растёт. По данным опросов правозащитных организаций, около 60% детей сталкиваются с насилием в семье, а 30% - в школах («МК» 16.04.05).
Ноябрь 2011
Печальное продолжение темы: Традиции святы, или Поэма о порке
Порка для достижений в спорте: "Старая недобрая скакалка"
"Три прута против рапиры"
Русланчик 02.04.2019 15:03:22
Всякое тут пишут. Но никто не заглянул в душу пацана, которого дома наказывают ремнем. Он в классе видит ребят и думает = вот они нормальные, а я ПОРОТЫЙ. Они не знают позора этого наказания. Они легко и просто живут, у них настоящее детство, а я ПОРОТЫЙ. Они не знают как пацан
под ремнем превращается в сопливое, дрожащее, обмочившееся ничтожество - он ПОРОТый. Потом долго он будет ходить подавленный, сам не свой и все вновь и вновь переживать последнее наказание и думать о том, что он в классе, а может быть и во всей школе, единственный ПОРОТЫЙ. Его никто не защитит, он не сможет кому то жаловаться на своих родителей. Он будет в одиночестве переживать свою долю - он ПОРОТЫЙ!
Владислав 21.10.2018 23:31:39
Чего в жизни подростка не бывает. В 7-м классе меня, вдруг, выпорол за две пары папа Вдруг - так как раньше за оценки меня не наказывали и вообще не пороли. А тут, впервые, заставил спустить трусы и больно отлупил. Такого позора я не ожидал и не мог смотреть в глаза родителям. Тихонько собрался и ничего не сказав уехал к тете -- маминой сестре. Она приветливо меня встретила и приласкала. Я расчувствовался и рассказал ей все как было. Она явно сочувствовала, но сказала, что, все же, позвонит родителям. Вскоре приехала мама. Говорила, что у папы на работе неприятности и он сорвался. Уговорила меня ехать домой. Я ожидал, что папа будет сердиться, но он молчал. Когда я уже ложился спать он зашел и сказал, что был не прав, что я уже большой парень и так со мной поступать было нельзя, что впредь с его стороны такого не будет. Но, он попросил, чтобы и я сделал шажок навстречу - обещал больше двоек не получать. Я с готовностью обещал. Сразу не подумал, как это трудно. Это стоило мне весьма немалых усилий. Однако, сам на себя удивляюсь, до окончания школы я не получал больше ни одной двойки.
Геннадий Дергачев 22.10.2018 09:11:08
Спасибо, Владислав, что поделились и рассказали случай из своей жизни, весьма, надо сказать, поучительный тем, что родители повели себя дипломатично и смогли повернуть всё случившиеся на пользу и Вам, и себе. 13-14 лет - это очень сложный возраст, и конфликты с родителями нередко переходят в непримиримые состояния, среди них и уход из дома. А это большая проблема, если верить статистике: дети иногда пропадают навсегда, если у них нет родственников, к которым можно на какое-то время приехать. Вам с этим повезло. Сейчас трудно сравнивать, как было и есть без статистики. В советское время порка детей в семьях была делом настолько обычным и привычным, что возмутить кого-то могла только, если провелась с особой жестокостью, а так, наверное, не ошибусь, если скажу, что в средних классах процентов 80 детей эпизодически сечены были, и сами выпоротые ничего трагического в этом факте не находили. Но были, например, в моём 6-7 классе мальчишки и девчонки в количестве 4-5 человек, которых пороли весьма чувствительно по нескольку раз на неделе: но общественное мнение со стороны учителей и других родителей звучало пассивно: "Так пороть, конечно, уж слишком, но в больнице ребёнок не нуждается, значит, и нечего суваться в воспитание чужих детей! - Да сейчас такие дети пошли, что по-другому с ними и нельзя! - добавляли другие. Слово "сейчас", как вижу, продолжает оставаться актуальным каждый день на протяжении десятилетий, а точнее сказать, столетий! :(А вообще, в большинстве случаев всё очень индивидуально: и наказания, и результаты после наказаний, и последствия... Общего рецепта, наверное, нет и быть не может: поротое поколение не хуже и не лучше непоротого - преступления совершаются, безнравственность не исчезает, гуманизм избирательный, а не всеобщий - таковы пока люди, пока они люди, а не биороботы!
Рис. Ричарда Бойнтона
СМ 22.01.2018 20:04:16
Понравилось!
Семен 15.01.2018 18:32:20
Много пишут ерунды о порке. Здесь теории и экскурсы в психологию не к чему. Все очень просто. Мальчишек надо наказывать. Оригинальничать с девайсами не к чему - хорош обычный ремень Я это знаю по себе. Отец драл до 16 лет. Я тоже своего обалдуя временами направляю ремнем. Считаю, что чаще, чем раз в месяц это делать не следует. Пацану уже 15. Порку терпит - уже больше года не кричит и не плачет. Даже простить не просит - надуется и молчит. Вижу в глазах чертенок, хочется ему ослушаться: не спустить штаны, не даться, но пока. побаивается. Знает, что за сопротивление можно получить дополнительно пяток (а то и больше) особо горячих. Думаю как исполнится 16 ремень придется отставить.
Геннадий Дергачев 16.01.2018 12:20:39
Вы говорите, что всё очень просто, но простота человеческая приводит к разным результатам, недаром есть и английская, и русская пословица: "Простота хуже воровства". Если есть поступок - есть и его психология. Можно обойтись без психологии? Конечно, равно, как можно обойтись без ремня! Но ремнём ставить точки над i проще, пока физической силы больше, чем у наказываемого, а в дальнейшем, как жизнь пойдёт: вилами на воде писано, хотя ещё многие верят прописанному ремнём:) Трудно предсказывать чужие поступки, может и вправду порка пойдёт Вашему сыну на пользу (вгоняю этой фразой, наверное, в ужас зарубежную ювенальную юстицию), а, может, когда он получит самостоятельность, она станет причиной возникновения не тех взглядов на жизнь и поступки, которые Вы ему сейчас внушаете. Есть такое мнение, что надо хорошо знать лошадь, на которую ставишь, но господин случай очень часто делает и такие ставки проигрышными. Но главное, нельзя забывать о другой опасности: сын Ваш может станет применять этот же метод воспитания и к своим детям (как Вы сейчас), если они у него будут, а где гарантия, что он "норму" знает и не засечёт ребёнка до смерти? Есть такие случаи, есть цифры статистики, - вот собственно, что и тревожит, наблюдая и слыша, что агрессия в людях не уменьшается, а, вроде, даже возрастает, приходится уже острее всматриваться в окружающих, и решать для себя вопрос: а нет ли в них порока неадекватного поведения (в коневодстве говорят - отбойности:))
За рецензию спасибо!
Со мной произошла такая история
Один раз я получила первую двойку, мне было 14 лет. Пришла домой как ни в чем не бывало, вся в слезах. Папа сидел на кухне. Я быстро прочкочила мимо его. Он меня заметил.
Я сразу села за уроки. Через время папа пришёл ко мне в комнату, спросить почему я не пришла обедать
Взял мой дневник и открыл я очень испугалась
Он начал кричать что это такое, я расплакалась.
- Извини, я больше не буду-сказала я.
Он сказал чтоб я снимала штаны и лоилась ему на колени. Я легла. Он начал сначала быть по голой попе ладошками, было очень больно и я плакала. Я считала удары. Он сделал мне 48 ударов и вышел из комнаты. Я думала все кончено, но через 7 минут он зашёл в комнату со своим армейским ремнем, я испугалась и сильно расплакалась он сказал ложись на диван, я не стала снимать штаны и легла. Он сделал 24 удара и снял с меня штаны. Я была в одних трусиках Он продолжил, он увидил что на 12 ударе я ещё держусь и вконце снял с меня трусы
Я кричала папа не надо.
Он продолжил. Я сильно плакала и просила ппекратить. Ремнем он меня пород около 30 минут.
- Встань, сказал он
Я еле встала
- Ждм меня сдесь.
Я знала что это ещё не все.Я не могла сесть, потому как у меня болела жопа. Я сильно плакала и ждала что будет дальше
Меня 20 минут в комнату вошёл папа. У него в рукох была тонкии палки (розги). Я кинулась ему на шею и просила прощение. Он взял меня и повёл к дивану, снял с меня штаны и принялся за дело. Я сильно плакала
На следующий день, с утра я вышла к столу. Родители как ни в чем не бывало пожелали мне Доброго Утра. Я пожелала им такого же. После завтрака папа повез меня в школу. Я в машине расплакалась после вчерашнего, так как на моей попе живого места не было. Папа начал меня успокаивать
И сказал мне что за каждые шалости, даже за маленькие я буду получать ремня.Он сказал что его тоже в детстве пороли, сильнее чем меня он вчера выпорол. Потом обьнял меня
Нина, ты можешь пожить у меня, пока не найдешь работу и не снимешь квартиру, - сказала Ирины Алексеевна, - но, пока ты будешь тут жить, тебе придется выполнять мои правила, к тому же моя горничная, Наталья, просится на две недели в отпуск, так что временно будешь выполнять и ее обязанности.
Я согласна.
Не перебивай, я пока не давала тебе слова, - Ирина Алексеевна сказала эту фразу тем же доброжелательным тоном, но было в ее голосе что-то, не позволяющее ослушаться, - правил достаточно много, Наталья тебе объяснит. Все свои проступки и нарушения ты сама же будешь записывать в блокнот, а по субботам будешь отчитываться передо мной и получать наказание. Вопросы есть?
Какое наказание? Что вы имеете ввиду? - если бы Нина не сидела в кресле, она бы, наверное, покачнулась от неожиданности.
Я имею в виду единственно верное наказание, которое может применяться к молодым девушкам - порку по голой попе.
От невероятности происходящего Нина отказывалась верить своим ушам - ее, взрослую девушку двадцати трех лет, предлагали пороть! Это было настолько немыслимо, что она лишилась дара речи. А Ирина Алексеевна тем временем продолжала:
Если думаешь, что сможешь выполнять все правила идеально и останешься без порки - заблуждаешься, ты точно заслужишь наказание уже через неделю. А первую порку ты уже заслужила тем, что так глупо потеряла работу. Если останешься у меня, - Ирина Алексеевна сделала небольшую паузу. Нина же, к своему удивлению, несмотря на кажущуюся невозможность согласиться на такие невероятные условия, поймала себя на мысли, что на эту меру пойти придется, потому что это единственный выход, и, даже не успев подумать о своих словах, сказала тихо:
Я не сомневалась, что ты согласишься, - Ирина Алексеевна слегка улыбнулась. Вообще, ее тон и выражение лица никак не вязалось со словами, которые она произносила. Она рассуждала о порке взрослой девушки как о чем-то само собой разумеющемся, нормальном. - Иди к Наталье, она тебе расскажет обо всем, а вечером в двадцать ноль ноль будь добра явиться в гостиную для наказания. Первая порка будет не очень болезненной, ее цель - познакомить тебя с позами, в которых ты будешь выпорота, с орудиями наказания. Тебе все понятно?
Понятно, - Нина на самом деле понимала все не очень хорошо, особенно про позы, но, согласившись один раз, соглашаться дальше казалось не так сложно. Сложнее, казалось бы, было не согласиться.
Время до вечера прошло как в тумане. Наталья, горничная, рассказала о правилах, которые в основном касались временного режима, а также частоты уборки в комнатах и были весьма просты. Нина никак не могла решиться спросить о порке, ей было очень неудобно, что ее будут наказывать и Наталья об этом узнает. Тем не менее она выяснила, что сама Наталья работает за зарплату и порке не подвергается. За свои ошибки она расплачивается вычетами из зарплаты. Когда было без пяти восемь, Наталья сказала:
Кстати, ты не опоздаешь на наказание? Тебе может достаться больше, чем положено, если задержишься.
Нина, несмотря на неожиданность и стыд от того, что Наталье, оказывается, все известно, торопливо вскочила и прошла в гостиную. Ирина Алексеевна была уже там, следом за Ниной в комнату вошла Наталья.
Итак, Нина, ты готова к порке?
Да, - не сказала, а скорее прошептала Нина.
Тогда начнем. Девушек принято пороть полностью голыми, также допустимо обнажение только ниже пояса, но поскольку это твоя первая порка, раздевайся догола, а ты, Наталья, возьми у Нины одежду и отнеси в шкаф - она ей пока что не понадобится.
Нина, казалось бы со стороны наблюдала за своими руками, расстегивающими пуговицы на кофточке, сгорая от стыда. А Ирина Алексеевна тем временем продолжала:
В следующий раз, чтобы сэкономить время, будешь раздеваться заранее и приходить сюда голая. И приходить будешь пораньше.
Нина тем временем сняла с себя всю одежду и осталась в трусиках и бюстгальтере.
Что же ты замешкалась? Раздевайся до конца. А я пока схожу, позову Аркадия Петровича, - и, видя, что Нина застыла, держа в руке бюстгальтер и в спущенных до колен трусиках, Ирина Алексеевна пояснила: - смысл наказания не только в боли от порки, девушка должна также испытать стыд, и чем сильнее стыд, тем лучше запомнится наказание. Поэтому лучше, если порет мужчина, или хотя бы присутствует. Аркадий Петрович - мой сосед, он разделяет мои представления о воспитании девушек и уже предупрежден о твоем сегодняшнем наказании, - с этими словами Ирина Алексеевна вышла, оставив Нину обдумывать предстоящую перспективу. Нина уже в который раз испытала состояние шока от услышанного и даже не заметила, как Наталья собрала всю ее одежду и, взяв у нее из рук бюстгальтер и подобрав с пола трусики вышла. Не успев обдумать происходящее, Нина услышала голоса в коридоре и инстинктивно прикрыла одной рукой лобок, а второй - груди.
С ужасом она увидела, что Ирина Алексеевна вошла в комнату в сопровождении не одного, а двух мужчин - лет пятидесяти, с респектабельной внешностью и седеющей шевелюрой и помладше, спортивного телосложения, с приятной улыбкой посмотревшего на Нину.
Знакомьтесь, это Нина - моя родственница, - сказала Ирина Алексеевна, как будто не обращая внимания на то, что Нина стояла голая посередине комнаты, вся красная от стыда, стыдливо прикрываясь. - Нина, когда ожидаешь наказания, держи руки по швам. И сними обувь - девушек принято пороть босиком. - Нина скинула домашние туфли и опустила руки, открыв взорам мужчин гладко выбритый лобок и небольшие аккуратные груди. Опустив голову, она еще гуще покраснела от стыда - ее соски, обычно небольшие и не выделяющиеся, порозовели, набухли и теперь стояли, хотя возбуждения Нина не испытывала.
Знакомься, Нина, это - Аркадий Петрович, - Ирина Алексеевна указала на старшего гостя, - а это Сергей Александрович.
Старший кивнул, а младший, осмотрев Нину и особенно задержавшись взглядом на ее торчащих сосках, подошел и поцеловал ей руку.
Очень приятно, Нина, можете называть меня просто Сергей. Вы у Ирины Алексеевны надолго? - Сергей начал разговор, как будто не замечая, что Нина стоит перед ним полностью голая в ожидании наказания.
Пока не знаю, не хотелось бы злоупотреблять гостеприимством, - Нина сама удивилась, что способна поддерживать разговор в таком виде.
Значит, провинились перед Ириной Алексеевной? Ничего, хорошая порка никому не вредила, - как ни в чем не бывало продолжал Сергей, - кстати, чем вас будут пороть? Ремень, розги, трость?
Это первая порка, к тому же розги не заготовлены. Я думаю, для начала в основном ремнем и немного тростью, в целях ознакомления, - ответила за Нину Ирина Алексеевна.
Розог не будет? Сегодня вам повезло, - сказал Сергей, обращаясь к Нине, - а жаль. Я хотел попросить у Ирины Алексеевны разрешения высечь вас розгами - вспомнить былое, так сказать.
Можете выпороть ее ремнем или тростью, если хотите, только не сильно, это все же первая порка Нины. А я и не знала, что вам нравится пороть, - с лукавой улыбкой сказала Ирина Алексеевна. Нина же немного свыклась с ситуацией, насколько это было возможно, и слушала, как посторонние люди обсуждают, кто и чем ее будет пороть. Шока она больше не испытывала, только глубокий, всеобъемлющий стыд. А Сергей тем временем отвечал:
Да, знаете ли, первую жену я частенько наказывал. Ей это пошло на пользу, да… Ну да ладно, это к делу сейчас не относится. Кстати, Нина, позвольте сделать вам комплимент - у вас потрясающе красивый педикюр, - перескакивать с темы на тему было, по-видимому, привычкой Сергея.
Спасибо, - промолвила Нина. Педикюр и правда был красивый - сделан в салоне только вчера, французский, он прекрасно смотрелся на отросших, достаточно длинных ногтях на ногах Нины. Они были отполированы и покрыты бесцветным лаком, а края покрашены белым, визуально удлиняя и без того длинные ногти. Нина обладала красивыми небольшими ступнями с изящными аккуратными пальчиками, и вполне осознавала их красоту, часто замечая взгляды мужчин, прикованные к ним, поэтому педикюр делала регулярно и старалась чаще носить открытую обувь. Сейчас же, услышав комплимент Сергея, она испытала двойственное чувство - во-первых, ей, как женщине, был приятен комплимент (а Сергей был ей симпатичен, она уже поняла это), но, во-вторых, обстоятельства, в которых комплимент был сделан, захлестнул ее в очередной раз волной такого жгучего стыда, что краска вновь залила ее лицо, а соски как будто набухли и стали еще больше.
Василию Киндинову
Купец третьей гильдии Гаврила Кузьмич Хомутов был доволен своей жизнью: удалась! Смог правдами и неправдами вырваться из деревни с конфузливым названием Мошонки. Недалеко – в уездный Мещовск.
Лиха беда – начало! Возраст в самом соку: чуть больше сорока. Только успевай получать от жизни подарки! Там, глядишь, в Калугу со всем семейством перебраться удастся, а то и в Москву.
При слове «Москва» перед глазами Гаврилы Кузьмича волшебным образом возникали разноцветные купола собора Василия Блаженного. Он начинал чувствовать блаженство и умиротворение.
Москва! Москва! Москва!
Пока же, Мещовск, как сообщает Путеводитель по Калужской губернии: 48 лавок,6 церквей и 448 домов. Один из них его - Гаврилы Кузьмича Хомутова.
Стоит на берегу Туреи. Реки, не то, что бы широкой, но коварной. Прошлым летом бабы купались в ней, затянуло одну - Секлестею, закрутило. Не нашли - пропала!
А так – тишина. Вода – зеркало: смотришь в неё – душа радуется, сердце клокочет в груди.
Хорошо жить на свете!
С этой облагораживающей и обнадёживающей мыслью Гаврила Кузьмич вспомнил – сегодня же суббота! День в семействе Хомутовых особенный.
С раннего утра начинались хлопоты.
Женская половина: супружница Феодосья Ивановна и дочь Варвара(на Великий Пост 14 исполнилось!) шли на кухню тесто месить, пироги разные печь, да рыбу разделывать. Не царскую, правда, осетрину или стерлядь – свою, турейскую: карпа и леща.
К застолью готовиться. Хоть, и Пасха прошла – грех не вкушать посланное Богом!
Пока Феодосия и Варька возились на кухне, его «мальчишатник»: двенадцатилетний Прошка и десятилетний Ванька отправлялись ломать прутья для своего и сестринского «филейного воспитания».
Работёнка – не простая! Выбрать прут подлиннее, по - гибче, чтобы сёк больнее. Последние условие было главным при приёмке работы.
Гаврила Кузьмич не раз задавал себе вопрос: злой он или жестокий так сурово воспитывать детей? И всегда отвечал на него однозначно: ничуть. И отец он примерный и в общении добрый, и с соседями и друзьями хлебосольный.
Как же иначе мальчишек воспитывать? Они же будущие продолжатели дела его купеческого. Их необходимо в воле держать, иначе всё по миру пустят и никчемными станут!
А Варька? Ей девство, целомудрие беречь, чтобы хорошего мужа иметь, жить с достатком, в радость.
Что для этого надо? Сечь её чаще, сильнее, да на колени под образами Святыми ставить. Золотой девка вырастет, а так медный позеленевший пятак.
Долг родительский через филейные части внушать детям нравственность и дисциплину. Иначе стыда от них не оберёшься!
Часто вечерами, а чаем, Гаврила Кузьмич беседовал с дочерью и сыновьями об основах домашнего воспитания, внушал им библейскую истину: «Кого любит Господь, того отмечает и наказывает». Батюшка Агафон – настоятель Мещовского городского Храма считал Гаврилу Кузьмича «начитанным христианином». Не зря!
Супружнице своей Феодосье, он за чаепитием не раз повторял, что Господь завещал «исцелять человека в субботу».
Как?
Сечь розгами. Не зря же в Притчах записано: «Розги и обличения дают мудрость».
Хотя, честно сказать такого внушения для Феодосьи Ивановны и не требовалось. Её в детстве саму секли как сидорову козу. Она любила говорить детям: «шрамы неделями не сходили».
Зато в люди выбилась, живёт – как сыр в масле катается, супружница отменная и мать не плохая.
- Ты должна раз и навсегда помнить: не отец тебя сечёт. Господь направляет его руку и назначает количество ударов.
Умные слова, умной женщины!
Варька, правда, всегда соглашается с матерью – знает: слово поперёк, сразу получит «субботнюю надбавку» в несколько раз превосходящую само наказание.
Таковы порядки в доме Гаврилы Кузьмича, единые - для всех. Для семейства Хомутовых, и для обязательно приходящих к ним на субботнее застолье и филейное воспитание, приказчика Федула Никанорыча Корзинкина с супружницей Степанидой Игнатьевной и сыном Васькой.
В своём доме он глава и хозяин!
Зря, что ли выбивался в купцы третьей гильдии?! Каких трудов стоило набрать необходимые по закону 8.000 рублей, заиметь три торговых лавки. Две «для виду» - в них он поместил склад мануфактуры и бакалеи. Одной - действующей на городском базаре. В ней и заправлял делами Федул Корзинкин. Мужик неторопливый, основательный, носивший картуз с чёрным лаковым козырьком и, выбритый всегда гладко.
Доверять ли ему или нет, Гаврила Кузьмич не знал. С одной стороны, приказчиков не вороватых в природе не существует, с другой никогда подобное за Федулом не замечалось: чего зря на человека напраслину возводить?
Притянуть же его по - ближе к себе, против этого Гаврила Кузьмич не возражал. Кто знает? На всякий случай. Заодно и Ваську повоспитывать филейно.
Лишняя порка мальчишке никогда не помешает!
Чтобы не мешать Фене (так по домашнему он звал свою Феодосию) и Варьке (за ним числилась привычка прийти на кухню и проверять пальцем сготовленное) Гаврила Кузьмич отправился в монопольку за водкой. Без неё застолье – не застолье и суббота – не суббота.
Благо через дорогу. Выбрал несколько бутылок покрепче – с расчётом наследующую субботу; о грядущем повышении акцизов на водку, о русском народе «вечно пьяном».
Пока говорили, и полдень наступил, а с ним и недалёкое застолье с филейным воспитанием.
Любил это время Гаврила Кузьмич! Что в лавке сидишь, словом не всегда удаётся переброситься. Кто же ты такой – не знает никто.
Здесь же – он во всей красе свой Хозяина и Главы дома!
Вернувшись, Гаврила Кузьмич обнаружил накрытые снедью столы и, ждущих его со свежесрезанными розгами Прошку с Ванькой.
Недаром отец Агафон чтил христианскую учёность Гаврилы Кузьмича. Слова в Святых Писаниях воспринимались им жизненно. Он находил в них опору и смысл семейного существования.
Прошка и Ванька стояли перед ним голыми, как и положено по христианской традиции: «Быть чистыми перед глазами Господа ничто не должно быть срыто от него». Стояли, уныло переступая с ноги на ногу, зная хорошо, что их ждёт дальше.
Вот, стервецы! С малолетства секу, а не могут боль пересилить! Вырвалось само собою:
- Уже испугались?! Мужики называется! Получите свою норму в троекратном размере!!!
Мальцы в ответ захныкали, загундосили, размазывая слёзы по лицу и утирая ладонями сопли.
- Показывайте что принесли!
В руках Гаврилы Кузьмича оказался внушительный пучок прутьев. На некоторых остались листочки. Было видно: Прошка с Ванькой опасаясь, что их работа не зачтётся из-за «жалости к себе» (такое бывало уже не раз) наломали с запасом.
Гаврила Кузьмич посмотрел на сыновей с презрением, выдернул прут из самой середины пучка:
- Живо! Один к одному!
Мальчишки наклонились, подставив под отцовскую розгу ещё не разрисованные полушария.
Гаврила Кузьмич стегнул прутом Прошку, тот взвизгнул – больше для порядка, след был еле заметный. Взяв другой прут, Гаврила Кузьмич опробовал его на Ваньке. Тот держался молодцом - не пикнул. Так попеременно розга за розгой опробовал все на мальчишеских филейных частях.
Прошка расквасился, рыдал навзрыд. Ванька, хоть, и покрикивал изредка держался мужественно.
Бывает же такая разница! Всего два года. Старший рамазня и нюня, младший - терпеливый и выносливый.
Сама собою пришла в голову спасительная мысль: придётся Прошку сечь ежедневно - страх боли болью из него выбивать!
Из тридцати двух отбраковал всего четыре прута. Сломал их пополам, чтоб не путались.
- Варька, ты где – присоединяйся к братьям! Тащи горох под иконы и на колени все трое!!!
Каждый раз так: сопливка ещё, а женское в ней бродит, крутит, рвётся наружу. Свои правила хочет в доме установить. Не выйдет! Он поилец и кормилец семьи и ему решать, что и как, а не бабам с их куриными мозгами!
Краем глаза Гаврила Кузьмич увидел, как вошла в зал Варька, красная как всегда от стыда (и откуда силы у девки на него берутся?!), таща, обхватив руками воспитательную скамейку. Отполированную до блеска, поколениями поротых на ней. Вслед за дочкой и скамейкой шла, нет, плыла лебединой походкой его Феничка. Её (и это прекрасно видел и понимал Гаврила Кузьмич) предстоящее филейное действо по женски возбуждало и приподнимало над медленным, невыносимо однообразным и скучным течением жизни.
- Странные они бабы, - подумалось Гавриле Кузьмичу, - под ударами корчатся, орут, матушку с Господом вспоминают, а тянутся к ним, хотят…
Варька, всё-таки, вышколенная девка. Скамейку поставила прямо напротив столов. Обзор великолепный!
Тут и колокольчик в сенях зазвенел.
Корзинкины пришли!
Радостно защемило сердце.
Человек основательный, христианин примерный, охранявший супружество как зеницу, Гаврила Кузьмич даже себе боялся признаться, что неравнодушен к Степаниде Игнатьевне.
Какая она Степанида – Стёпка!
Двадцать три исполнилось. В тринадцать Ваську родила, как и было всегда положено на Руси!
Разве не восхитительно, головокружительно и в свои сорок с гаком произносить строго:
- Стёпка – на лавку!
Да. Взрослых женщин в семействе Хомутовых тоже секли по субботам. Откуда взялся такой обычай Гаврила Кузьмич ни себе, ни домашним объяснить не мог. Но знал: Отец сёк его мать, дед – бабку, прадед – прабабку. Давний обычай.
Для него – исполнение традиции предков, было ещё и сладостно – приятным занятием. Голая Стёпка имела изюминку, занимавшую после порки воображение, а иногда захватывавшую сны.
Федул, наезжая в Москву за товаром покупал там не только соль, сахар и ситец, но и похабные заморские журнальчики. Был у него на Сухаревке знакомый книжник.
В журнальчиках Федул и вычитал, что жена должна иметь «французский вид», ну совсем, без волос, спереди на теле, как малолетка. Мол, небритыми крестьянки, да прачки в городах остаются.
Для Федула слова эти прозвучали как приговор. Он всегда тянулся к господскому, аристократическому. Уговаривать Стёпку долго не пришлось. Ей откровенно понравилась «французская затея».
Понравилась она и Гавриле Кузьмичу, с Фенькой же – застопорилось.
- Не хочу ходить общипанным цыплёнком, изгаляйся на Варьке. Ей рано ещё бабский вид иметь…
Так вот и поселилась Стёпка в его воображении и снах.
Было одно, очень важное для Гаврилы Кузьмича отличие женской порки от детского филейного воспитания.
Сёк он их не розгами. Что они им, задастым? Как слону дробинка.
Порол их «дураком». Плёткой, которую отец невесты передавал мужу во время венчания. Название – меткое: дурак - дурь женскую выбивает!
- Что ж, начали!
Этими словами Гаврила Кузьмич всегда начинал субботние воспитательные застолья. Произнёс он их и сейчас, наблюдая не без гордости за свою семью, как дети, стоя под образами на горохе усердно молились, разгибаясь и нагибаясь, выставляя напоказ, пока ещё не полосатые заднюшки. Как Фенька и Стёпка уединились за ширмой, чтобы раздеться и предстать перед мужчинами во всём женском великолепии и силе.
«Дурак» висел на самом видном месте, в зале, на стене. Стёпка голая, в восхитительном «французском виду», сняла его, подошла к Гавриле Кузьмичу. Присела перед ним в глубоком реверансе (подумалось: в гимназии что -ли научилась?).
- Возьми, Гаврила Кузьмич. Учи жизни – не разумную!
Улыбнулась.
Стёпка не легла, а села верхом, обхватив длинными ногами скамейку, наклонилась.
- Секи – не жалей!
Сказано – сделано. Гаврила Кузьмич взмахнул плёткой не высоко и не сильно. Увидел, как вспухли на спине и ногах рубцы, как задорно скачет под ударами Стёпка. Стало ему завидно сильно. Ни Фенька, ни мальчишки, ни, тем более Варька, ничего подобного проявить не могут. Орут, как недорезанные свиньи!
В сердцах, Гаврила Кузьмич взмахнул по - выше, по- сильнее, дёрнул плётку на себя: раз, другой. Рубцы пламенели, наливались кровью. Плётка – не розга.
Стёпка – хоть бы хны. Радуется, светится счастьем!
Вот это - выдержка.
Куда, до ней Феньке. Сразу же стала крутиться на лавке, хвататься руками, закрываться ими от ударов, кричать.
Позор, да и только!
Врезал ей на прощанье тройку – другую сильных ударов: завыла белугой.
Что с неё взять?
Отправил её, а заодно и Стёпку под иконы, в угол, на горох, стыд и срам, да грехи свои замаливать.
Пока женщины усердно молились то громко, то произнося тихо, еле слышно:
- Господи, спаси и помилуй!
Дети по росту выстроились перед отцами, наливавшими друг другу «мерзавчики с водкой и закусывавшими «горячительное» солёными огурчиками и жареной рыбой.
«Воспитательная шеренга» - придумка Гаврилы Кузьмича.
Как-то он заметил, что Прошка и Ванька по- мужски возбуждаются смотря на то, как он сечёт Варьку. Дело Хорошее! Мальчишкам полезно видеть (в жизни не раз пригодится) подчинение женщины, а ещё лучше, девочки, мужчине – отцу. Так все мы подчиняемся Господу, нашему Создателю! Беда лишь в том, что Варька не видит, как братья реагируют на её порку.
Вот и пришла ему в голову «воспитательная шеренга».
У мальчишек удики натягиваются струною, Варька – рядом свёклой вареной. Пусть привыкает тоже к подчинению мужскому. Иначе: какая из неё жена? Так, необъезженная кобыла!
По старшинству первой сёк Варьку. Она тоже не легла, встала коленями на скамейку. Не случайно. Гаврила Кузьмич использовал порку дочери и для другой цели: проверки её девства.
Иногда он благодарил Господа, что живут они в заштатном Мещовске, где соблазнов и кавалеров с гулькин нос. Но контроль всё равно необходим.
К тому же, Гавриле Кузьмичу нравилось смотреть, как изгибается Варькина спина под ударами, подрагивают груди и выстреливают из них соски.
«Красивка» - одним словом, говорил он себе, стегая орущую и просящую после каждого удара прощения дочь. Сёк сильно по- женски, между округлых выпуклостей. Так чувствительней и больнее. Девка должна знать мужскую руку – своё место в семье и жизни, уметь не только подчиняться, но и принадлежать мужчине!
Магическое слово «принадлежать!»
От него всегда потели руки у Гаврилы Кузьмича, удары становились сильнее, безжалостнее.
Принадлежать!
Добивался всегда и от Феньки, и от Варьки, и огольцы стелются – полностью в его воле, - а мало!
Стёпка хорохорится, под плёткой ржёт, как пьяная лошадь - всё нипочём. Спрашивал у Федула: как, такая получилась? Говорит: всегда к боли не чувствительной была. У Стёпки спрашивал - не ответила, захохотала. Снова захотелось сечь её и сечь. «Дураком». Потому-что Стёпка не дура, а кто?
Мальчишки убрали скамейку, отодвинули стол. Знают: слишком вольготно для них на скамейке лежать.
Прошка, как старший «стал в позу» первым. Согнулся пополам, обхватил руками коленки, напряг филейные части. Варька,как девка, была избавлена от счёта ударов: громкого,отчётливого. Для мальчишек он был обязательным. Не отблагодарённые и не сосчитанные удары не засчитывались. Тяжело – знаю. Но, кто сказал, что порка – это легко и не мучительно?!
Засвистели розги, заорал пацан. Не до счёта ему, тем более, не до благодарности. Криком и страхом исходит, хорошо ещё не писается. Бывало такое с ним раньше…
Стыдобище вселенское!
Стегал безжалостно, дёргал на себя розгу, кровь пошла – остановился. Посмотрел: и снова ещё сильней, сильней по всему телу (только бы яички не задеть!)
Охрип Прошка, в крови весь – суровая наука!
Не успел он разогнуться, как на спину к нему лёг Ванька. Обхватил ногами, трясётся, боится, что так же жестоко высеку, как брата. Не зря!
Давно, ещё на прошлое Рождество, Гаврила Лукич, заметив Ванькино хныканье решил из него мягкость для будущего купца не позволительную розгой выбивать. Не только по субботам, каждый день, а то и по несколько раз на день.
Купцами так просто не становятся!
Сейчас же Господь велел отделать так, чтобы мать и отца своих забыл лишь в покорности и благодарности вспоминал!
Зрелище неописуемое!
Внизу Прошка, согнувшись, красный как рак стоит, слёзы и сопли льёт. Над ним Ванька под розгами елозит, извивается, кричит,как раздавленная телегой кошка, не забывая и успевая вставлять «Спасибо!» и счёт ударов. Исполнительный мальчик.
Ваську Корзинкина секли «родительской поркой» снова на скамейке. С одной стороны встал Гаврила Кузьмич, с другой – Стёпка, как была голая, иссеченная.
Пошла работа: вжик! вжик! вжик!
Мальчишка едва успевал увёртываться о одного удара, как его тут же настигал другой. Дрожит, вьётся на скамейке, но не кричит. Благодарит спокойно и так же спокойно отсчитывает удары. Весь в мать…
И крови нет. Одни чёрно – синие полосы. Такого запори – ничего не услышишь от него, не поймёшь.
- Хватит!
Гаврила Кузьмич взял за руку Стёпку. Стыдно было самому себе признаться, что он, поря, совсем не смотрел на Ваську, стегал в такт, уставившись на Стёпку: возжелал её, захотел.
Хотя бы прикоснуться, случайно, или для дела. Взять за руку, остановить…
Прикоснулся. Остановил. Как молния пролетела!
Скорей за стол! К водочке, грибкам, огурчикам солёным, пирожкам – от греха по - дальше.
Федул, он-то мужик выдержанный, виду не показывает, рюмку за рюмкой наливает, грибочки, да огурчики нахваливает. Приказчик, одним словом. Человек подневольный, зависимый. Но место своё знает.
В их лавке на базаре полный порядок. В ней не только чай, сахар, табак – одежда всякая: портки, сорочки, башмаки. Запутаться что и как – просто. У Федула товары разложены по полочкам, подписаны. Любо – дорого посмотреть: дисциплина.
Она везде нужна. В деле купеческом и деле семейном. Без неё жизнь превратиться в труху.
- Собирайтесь к Всенощной!
Фенька, Стёпка – баню! Помойте детей и помойтесь сами! Чистыми надо к Господу приходить…
Зима. В семь часов вечера тьма непроглядная. Свет выключен, я стою у окна. В доме напротив почти везде светло. Некоторые из окон незанавешены. Всё в той же квартире изо дня в день примерно в одно время происходит, казалась бы, странная для нашего времени вещь: мальчик приходит со школы, кладёт на стол раскрытый дневник, вытаскивает из штанов ремень и спускает их до лодыжек, ложиться на стул, закинув ремень на спинку. Мать возвращается с работы, с уставшим видом заглядывает в школьный дневник и лупит пацанёнка по заднице двенадцать раз. Ни больше, ни меньше, словно ритуал. В других квартирах происходит почти тоже. Время неумолимо, но многие вещи остаются неизменными. Причины и способы разные, цель одна. Наблюдая за происходящим, у меня не осталось сомнений в том, что я правильно выбрала тему для кандидатской по психологии. И вот уже год я хожу из библиотеки в библиотеку, собирая информацию на тему «Наказание детей». Удивительно, как много мне удалось найти материалов, среди которых записи из старых дневников и воспоминания разных лет…
Запись Елены, события 1785 года.
Мне было восемь лет, училась я дома. Грамоте меня обучала бабушка, и я готова была терпеть любую строгость лишь бы выучиться. Бабуля садилась со мной заниматься, когда уже все дела по хозяйству были сделаны: ничто не было лишено её контроля, иногда она так и засыпала над книгой. А бувало, раздражалась и кричала, наверное, тоже из-за усталости. Сколько не пыталась, тыкая пальцем в потрепанную книжицу, мне никак не удавалось правильно прочесть слово. Тогда она сказала, протянуть вперёд руки, взяла заранее заготовленную палочку и несколько раз дала по кистям рук, чтобы ума прибавилось. Я пыталась просить прощения, плакала от обиды и боли, но всё бесполезно. Надо сказать, что спустя полгода моё чтение стало сносным.
Воспоминания Кати, 1873 г.
Выдался весёлый день, мы с сестрой резвились, без умолку болтая. Няня терпеливо за нами наблюдала, ни во что не вмешиваясь. Отец вернулся с работы, и я помчалась в столовую, дабы помочь накрыть на стол. Мне нравилось за ним ухаживать, видя его довольную улыбку, частично скрытую густыми усами. Мама что-то вышивала, сестрёнка взобралась к отцу на колени и сидела, болтая ногами. Я гордо несла поднос, но забыв глядеть под ноги, споткнулась, пролила чай на ковёр, да ещё и разбила чашку из любимого маминого сервиза, но она никак не отреагировала, будто это была не её забота. Отец лишь приподнял одну бровь. Няня же схватила меня за руку, силой выволокла из комнаты и на весь оставшийся вечер заперла в тёмном чулане. Ни тебе свежего воздуха, ни хотя бы компании в виде теней. Некоторое время я даже вдохнуть не смела, пульс стучал в ушах, ладони вспотели. В тот день я впервые за много лет описалась.
Запись Александра, события 1899 года.
Я не любил учиться, как ни старался, наука не шла в голову. Пока учитель пытался что-то объяснить, я рассматривал линии на ладонях собственных рук либо мечтал о том, как вырвавшись из плена, промчусь по улице, рассекая воздух. Иногда невнимательность сходила мне с рук, а порою случались дни, как этот. Учитель подозвал меня к столу, заставил перед всем классом спустить штаны и отстегал линейкой, да так, что казалось, уже не смогу сесть. Затем позволил привести себя в порядок, приказав несколько раз поцеловать «орудие науки». Ослушаться я не решился, хотя мне хотелось не целовать, а плюнуть на неё. Нет, стыдно не было, мной овладевала злоба, каждый из класса уже побывал на моём месте, а кое-кто даже по пару раз. Данные действия были составной частью науки и воспитания. Если бы учитель мог составить список, в какой форме и как часто он в течение года «обучал» таким способом детей, тот выглядел бы примерно так: семьсот восемьдесят четыре удара линейкой, девятьсот пятьдесят шесть ударов хлыстом и четыреста тридцать две пощёчины.
Воспоминания Кирилла, 1930 г.
Мы с мальчишками весь день носились по двору, играя с собакой. Я взмок, пёс изорвал мои брюки. Домой возвращаться не хотелось, подольше бы оттянуть это прекрасное чувство дикой свободы. Про уроки я позабыл, да и не хотелось мне их делать. Впереди ещё множество учебных дней, а сколько будет вот таких по-простому счастливых моментов, оставалось загадкой. Отец вернулся с работы поздно, но всё равно успел заявиться раньше меня, как водилось, в скверном расположении духа. Ивовые розги вымокали в солёной воде со вчерашнего дня, как бы напоминая, что неважно, как я буду себя вести, если у батьки день не заладится, то и мне несдобровать. Чем чаще меня пороли, тем меньше хотелось следовать установленным в доме правилам. Пусть знают, что даже болью из меня не изгнать непокорность! В этот раз мне не удалось сдержать слёзы, чувство было такое, будто спину и ноги жалят разогретым на огне железным прутом. Следы с тела потом долго не сходили, но это не было поводом для огорчения, скорее наоборот. Я хвастался свежими багровыми полосами, для важности накидывая в свою историю ещё несколько лишних ударов.
Запись Дениса, события 1939 года.
Я был, как бы выразилась моя матушка, сорванцом, убеждённым, что тот, кто никогда не осмелился ослушаться родителей, это вовсе не ребёнок. Всякое бывает… По большей части я знаю, за что мне перепадает, и со всем соглашаюсь. На нашей улице порют всех и меня эта участь не минула. Так воспитывали моих родителей, так же поступают со мной. Это как традиция, передающаяся из поколения в поколение, с которой не поспоришь. Сразу после школы мне не удалось добраться до дома, то одного друга встретил, то второго, опомнился, когда уже солнце село. В животе сосало – ел последний раз утром. Не успел переступить порог, как мать набросилась на меня со словами: «Ах, ты ж гадёныш!», и влепила десять пряжек, хорошо хоть через штаны. Получил и за то, что голодный весь день был, и за то, что родители волновались. Но это пустяки, бывало и похлеще попадало.
Воспоминания Славика, 1987 г.
Я стоял в углу, подняв руки вверх, да ещё и держал одну из самых толстых книг в доме.
Слёзы сами по себе стекали щеками. Сил уже не было, но я знал, если опущу руки, в ход пойдёт хворостина. Было обидно, я так и не понял, за что оказался наказан, да и папа как-то не стал вдаваться в подробности. Знаю лишь, что съел вместо одной положенной конфеты – две. Во время моих мучений семья безмятежно смотрела телевизор, родители с большим трудом его достали, а я даже не умел переключать каналы – сил не хватало, хотя мои друзья в данном деле давно преуспели. Весь день я провёл в ожидании, когда же мне разрешат хоть немножко его посмотреть, но вот теперь я стоял униженный и злой, отсчитывая минуты, когда смогу опустить руки, и обдумывая, каким способом отомстить.
Запись Жени, 1990 года.
Сама не знаю, как так вышло, но я нагрубила маме, не то чтобы сильно, но всё же. Было сложное время, работал только папа. Я взяла дома еды и накормила голодных уличных котят. Мама рассердилась, стала кричать, но она никогда сама меня не наказывала, всегда хотела оставаться добренькой, потому дожидалась отца, жаловалась на моё поведение, а он уже решал, что же предпринять. Мне оставалось лишь мучительное ожидание, в пользу чего будет сделан выбор: гречка или горох с солью. Меня ставили на колени в крупу. Чувство было такое, словно сотни мелких острых камешков впиваются в кожу и разъедают её до кости. Потом мама дула на больные коленки, смазывала их зелёнкой, заклеивала и говорила всем знакомым, что я опять не смотрела под ноги.
Воспоминания Богдана, 1995 г.
Ух, окаянный! – набрасывалась на меня бабуля, а я пытался удрать, но жгучая боль настигала меня и даже добавляла азарта.
Когда же она устала бегать, у меня появилась возможность рассмотреть последствия собственной неряшливости. Сначала на коже вздулись волдыри, я набрал в таз холодной воды и окунул в неё ноги, от холода полегчало. Через время пожаленные места стали чесаться, но я на бабушку не злился. Ведь заработал же, а воспитывала она меня одна. Летом в деревне нужды в крапиве нет. Порвал одежду – по ногам, вымазался – по ногам, забыл собаку накормить – опять по ногам. Зато зимой меньше болел.
Я смотрела, как мальчишка натягивает штаны, и вспоминала своё детство. Мне посчастливилось родиться в глубоко верующей семье. Слово Божье прививалось мне с того самого момента, как заговорила. Как правило, я была послушным ребёнком, но в тех рамках, которых меня держали, провиниться было проще простого: забыла помолиться перед завтраком, в пост съела что-то недозволенное, напрасно упомянула имя Господа. Меня никогда сразу не наказывали, позволяли осмыслить свой проступок. Перед сном лупили ремнём, пока не заплачу, а затем давали в руку Библию и заставляли учить наизусть. Мне тридцать, я знаю почти всё Святое Писание и никогда не бью своих детей.
Должен сознаться, я не был идеальным мужем. Люблю, знаете, выпить с друзьяи пивка, сходить налево. Вот в одно из таких левых похождений я подхватил заразу. Естественно, заразилась и моя благоверная. Скандала не было, чему я был немало удивлен. Зато она продолжила колоть мне лекарство для профилактики и заставила глотать какие-то витамины. Это ее месть. Приходится терпеть, так как болезнь лишила меня работы и жена теперь является кормильцем семьи. Все дело в том, что я умудрился передать заразу своей директрисе. Вот здесь уже был скандал и я с треском вылетел с работы.
Поскольку я сижу дома, вся хозяйственая часть оказалась возложена на меня. Лишь по выходным, в качестве хобби, моя Дашенька, так зовут жену, проводит уборку квртиры и моет посуду, да и то иногда. Зато все остальное теперь входит в мои обязанности. Поначалу я пришел в ужас, но теперь мне это не кажется таким уж сложным - ко всему привыкаешь, даже к просмотру жениных мыльных опер вместо футбола.
Работу я так и не нашел, а Дашка не настаивала, даже наоборот отговорила от пары интересных предложений. При ее зарплате она вполне может содержать мужа, занимающегося домашним хозяйством, так она мне заявила, а я согласился.
Зато в наших с Дашей отношениях возникло что-то невероятное. Возможно это все потому, что я освободил жену от домашних хлопот и она не так утомлена. Не знаю. Но это просто улет, причем каждую ночь все дальше и дальше.
Мое положение домохозяйки давало много возможностей на мелкие приятные шалости типа сходить налево - болезнь меня ничему не научила. Совершенно ничему. Это и привело к очередному плачевному результату. В одно из подобных приключений я подцепил та-акую телку. Вернее это она меня подцепила, но это дело десятое. Важен результат. Когда мы сели в ее машину, меня словно бейсбольной битой по башке шандарахнули.
Очнулся я, как это ни странно, дома, в своей постели. В голове какой-то туман, ну ничего не соображаю и не помню, что было. Из тумана появилась моя Даша и заставила выпить какую-то гадость, от которой стало яснее в голове.
Полежи минут пять, отойди, - посоветовала Жена и растворилась в тумане комнаты.
Постепенно туман в голове исчез и я смог убедиться, что действительно нахожусь в своей постели. Мой живот был готов взорваться, но что-то мешало. Это что-то перекрывало кишечник и вполне реально мешало лежать на спине.врнувшись на бок, чтобы нащупать эту непонятность, я обнаружил, что на мне Дашкина шелковая ночнушка. Мало того, на мне оказались ее трусики. В заднице действительно была вставлена затычка. Попытка вытащить это потерпела фиаско.
Даша помогла мне с решением этой проблемы и я с облегчением закрылся в туалете. Уделив внимание проблеме затычки, я не обратил на другую. В туалете я обнаружил, что мой друг заневолен между ног при помощи металлических колец, пропущенных сквозь кожу. Любая его попытка возбудиться сопровождалась болью. Зато под трусиками был плоский животик. Что со мной сделали?
На выходе меня уже ждала жена с затычкой, смазанной вазелином. Что она себе воображает? Ноя смиренно принял это.
Зачем это нужно? - только простонал я.
Ну. Это приучит твой анус к нашим будущим играм. А если ты спрашиваешь про член, то это твое наказание за беспутство. Сперва ты оденешься, потом я все объясню.
Мне было предложено нарядиться в платье. Черт, я же мужик! Но я безропотно оделся. Меня удивила гладкость моей кожи и отсутствие растительности на ногах и груди. Не было синевы на подбородке. Все было идеально гладко. Даша объяснила, что пока я был без сознания мне сделали лазерную эпиляцию. Сделав мне макияж, она протянула мне украшения, велев их надеть. С браслетом, колечками и кулоном проблем не было, но сережки... С ними тоже проблем не оказалось. Что мне еще сделали пока я был без сознания? Я оглядел себя в зеркало - симпатичная телка вышка. Но мне это сильно не нравилось.
Подошла Даша с конвертом и какой-то коробочкой.
Теперь о наших печальных делах, - жена протянула мне конверт. - Взгляни, - в конверте обнаружились фотографии, доказывающие мое беспутство за последний месяц. - Ничему тебя болезнь не научила, поэтому я решила, что тебя следует проучить. А потому... - в коробке оказались какие-то ампулы. - Это лекарство я тебе колола по трети ампулы, думая, что ты остепенишься. Теперь доза будет увеличена до целой ампулы. Это не лекарство от грибка, это смесь гормонов, вызывающих феминизацию. Одна ампула в неделю не принесет особенного ущерба, ты останешься мужчиной, хотя кое-что в тебе немного изменится. Теперь о твоем наказании. Оно продлится тридцать недель, ровно столько, сколько ампул в этой упаковке. Все это время ты должен оставаться женщиной - тоже часть наказания. По истечении этого срока я тебя освобожу. Далее, твоя жизнь будет регламентирована правилами. По-началу простыми, но постепенно я буду их ужесточать. С каждым уколом, я буду сужать рамки этих правил. В идеале это будет происходить еженедельно. Однако, в случае нарушения правил тебя ждет наказание в виде дополнительного укола. Каждый новый укол - более строгие правила. Чем больше нарушений допустишь, тем дальше продвинешься на пути превращения в женщину. Все предельно просто. А теперь первый укольчик.
Никакая наука мне в прок не шла. Мне не нравилось изображать женщину, но все мои протесты вели к одному результату - лишняя доза гормонов. Тридцать недель? Как бы не так. Придя к выводу, что я не исправляюсь, Даша ввела новое наказание в виде увеличения срока моего пребывания в образе Марьяны, так она стала меня называть.
Несмотря на то, что все происходящее мне не нравилось, мое положение не казалось мне таким уж ужасным. В чем-то даже приятным. Как мужчина я ничто, но Дашины фантазии уносили нас на седьмое небо блаженства. Произошедшие во мне изменения позволяли получать довольно приятные ощущения во время наших ночных игр.
Только через год мне удалось избавиться от колечек, удерживавших член между ног. Они больше были ни к чему.
Несмотря ни на что, мы с Дашей продолжали любить друг друга. Не в плане секса или страсти. Даже не будь между нами интимной близости, мы продолжали бы любить друг друга платонически. По крайней мере это касается меня. Я люблю ее, иначе ей не удалосьбы проделать со мной все то, что произошло. Думаю, она тоже любит, по своему. Иначе она не настаивала бы на сохранении моего мужского состояния де-юро, хотя я женщина де-факто.
Неизменной осталась и еще одна черта моего характера. В первый раз я провела ночь с мужчиной после банкета, на который Даша привела меня как свою подругу. Не помню, как его звали, но мне понравилось. Очень. С тех пор я вновь бегаю от Дашки налево, но только теперь не по девочкам, а по мальчикам. Ну ничего мне с собой не поделать.
