Необычные растения        21.07.2019   

Биография лао-цзы. Биография Лао Цзы — жизнеописание великого мыслителя Китая

Лао Цзы: “Поспешив, оступишься. В делах не беги, влекомый быстрым результатом. В конце пути будь так же осторожен, как и только ступив на него.”

Дао делает все посредством недеяния.

Вода, не обзавелась своей формой и с радостью принимает чужую, однако перед ней бессильна любая твердость вещественного предмета.

Умен тот, кто познал людей. Тот, кто познал себя, просвещен. Победа над людьми дает власть, победа над собой – могущество. – Л. Цзы

Почитаем делающий много и не хвалящийся этим, совершающий подвиги, но не требующий награды, ибо не хочет он показывать свое превосходство.

Вода не обладает волей, и ей ничто не может противостоять.

Высочайшая нравственность не хвалит саму себя, от того она и высочайшая. Автор – Лао Цзы

Люди, создающие видимость, что все могут и все знают, ничего не могут и ничего не знают.

Теми, кто глуп и малообразован управлять легче. Когда в народе много умных, править им тяжело.

Продолжение цитат и афоризмов Лао Цзы читайте на страницах:

Все в мире растет, цветет и возвращается к своему корню. Возвращение к своему корню означает успокоение; согласное с природой означает вечное; поэтому разрушение тела не заключает в себе никакой опасности.

Кто, зная много, держит себя как не знающий ничего, тот - нравственный муж.

Беда всего мира происходит из мелочи, как великое дело - из малых.

Кто храбр, не зная человеколюбия, кто щедр, не зная бережливости, кто идет вперед, не зная смирения, тот погибнет.

Превосходный воин никогда не разгневается.

Для мудреца почесть и позор от сильных мира одинаково странны.

Беда всего мира происходит из мелочи, как великое дело – из малых.

И убыток может обернуться прибылью, а может и прибыль обернуться убытком.

Нет беды тяжелее, чем презирать врагов.

Тот, кто знает, не говорит. Тот, кто говорит, не знает.

Кто думает, что постиг все, тот ничего не знает.

Коль много накопишь, то много исчезнет.

Нет большей беды, чем недооценивать противника.

Побеждающий других силен, а побеждающий самого себя могуществен.

Дао рождает одно, одно рождает два, два рождают три, а три рождают все существа. Все существа носят в себе инь и ян, наполнены ци и образуют гармонию.

Нет беды тяжелее незнания удовлетворения.

При наличии Пути не застаиваются.

Знающий людей разумен, а знающий себя самого прозорлив.

Знающий много молчалив, а говорящий много не знает ничего.

Для того чтобы что-то уменьшить, безусловно, следует сначала увеличить его. Для того чтобы взять, сначала, безусловно, следует дать.

Когда множатся законы и приказы, растет число воров и разбойников.

Всё в мире растёт, цветёт и возвращается к своему корню.

Потеря есть начало размножения, множество - начало потери.

Долг без любви не радует. Истина без любви делает человека критичным. Воспитание без любви порождает противоречия. Порядок без любви делает человека мелочным. Предметные знания без любви делают человека всегда правым. Обладание без любви делает человека скупым. Вера без любви делает человека фанатиком. Горе тем, кто скуп на любовь. Зачем жить, если не для того, чтобы любить?

Мудрый человек не выставляет себя на свет, поэтому блестит; он не говорит о себе, поэтому он славен; он не прославляет себя, поэтому он заслужен; он не возвышает себя, поэтому он является старшим среди других.

Люди высшей нравственности не считают себя нравственными, поэтому они имеют высшую нравственность.

Нельзя быть драгоценным, как яшма, нужно стать простым, как камень.

Кто ведет войну ради человеколюбия, тот победит врагов.

Кто, не зная ничего, держит себя как знающий много, тот болен.

Закон достойных – творить добро и не ссориться.

Если в тебе недостаток веры, то бытие не верит в тебя.

Если народ не боится смерти, то что его смертью пугать?

Мудрец избегает всякой крайности.

Закон достойных - творить добро и не ссориться.

Даже самое хорошее оружие не предвещает блага.

Нет греха тяжелее страстей.

В одном колесе тридцать спиц, но пользуются колесницей из-за пустоты между ними. Вазы делают из глины, но пользуются пустотой в вазе. В доме пробивают окна и двери, но пользуются пустотой в доме. Вот это польза бытия и небытия.

Народ, делая дела, приближаясь к их завершению, постоянно портит их, а если ты так же осторожен в конце дела, как и в начале, тогда не испортишь его.

Человек при рождении нежен и слаб, при смерти тверд и крепок. Все вещи и растения при рождении нежны и слабы, а при смерти тверды и крепки. Твердое и крепкое - это то, что погибает. Нежное и слабое - это то, что начинает жить. Сильное и могущественное не имеют того преимущества, какое есть у нежного и слабого.

Не ссорящийся не осуждается.

Незнатные являются основой для знатных, а низкое - основанием для высокого. Поэтому знать и государи, которые сами себя возвышают, прочного положения не имеют, ибо они не рассматривают незнатных как свою основу. Это ложный путь.

Довольствующийся самим собой – богач.

Причина того, что трудно управлять народом, заключается в том, что народ просвещается и в нем много умных.

Будь способен знать начало и путь древности, и это знание позволит тебе увидеть путеводную нить, ведущую к сегодняшнему дню.

Если вещь не годна для одной цели, ее можно употребить для другой.

Достойный муж всегда старается быть беспристрастным, не придавать ценности труднодобываемым вещам и не слушать бесплодного учения.

Человек легко умирает от того, что у него слишком сильно стремление к жизни.

Будьте внимательны к своим мыслям – они начало поступков.

Человек следует земле. Земля следует небу. Небо следует Дао, а Дао следует естественности.

Тот, кто знает людей, благоразумен. Знающий себя - просвещен. Побеждающий людей - силен. Побеждающий самого себя - могуществен.

Будь согнутым, и ты останешься прямым. Будь незаполненным, и ты останешься полным. Будь изношенным, и ты останешься новым.

Кто думает, что постиг всё, тот ничего не знает.

Не ссорящийся не осуждается.

Потеря есть начало размножения, множество начало потери.

Воздержание - это первая ступень добродетели, которая и есть начало нравственного совершенства.

Знающий меру доволен своим положением. Знающий много - молчалив, а говорящий много не знает ничего.

Будьте внимательны к своим мыслям - они начало поступков.

Хотя война ставит, быть может, целью спокойствие, но она несомненное зло.

Знающий меру доволен своим положением.

Наилучшее - добившись успеха, устраниться.

Легко достигнутое согласие не заслуживает доверия.

Под небом все лишь временно бывает.

Кто много говорит, тот часто терпит неудачу.

Великий человек держится существенного и оставляет ничтожное. Он все делает по правде, но никогда не будет опираться на законы.

Когда мир начал существовать, разум сделался его матерью, и тот, кто сознает, что основа жизни его – дух, знает, что он находится вне всякой опасности. Когда он закроет уста и затворит врата чувств в конце жизни, он не испытает никакого беспокойства.

Нет большего преступления, чем попустительствовать вредным стремлениям.

Для того, чтобы жить доброй жизнью, нет надобности знать о том, откуда ты явился и что будет на том свете. Думай только о том, чего хочет не твоё тело, а твоя душа, и тебе не нужно будет знать ни о том, откуда ты явился, ни о том, что будет после смерти. Не нужно будет знать этого потому, что ты будешь испытывать то полное благо, для которого не существуют вопросы ни о прошедшем, ни о будущем.

Когда нет врагов, то не бывает войны.

Только что распустившееся растение нежно и слабо. 3асохшее растение твердо и не гибко. Отсюда ясно, что нежное и слабое живет.

Если народ не боится власти, тогда придет еще большая власть.

Безграничная добродетель похожа на ее недостаток; распространение добродетельности похоже на ее расхищение.

Кто, зная границы своей деятельности, не приблизится к опасностям, тот будет жить долго.

Нет греха тяжелее страстей.

Кто, зная много, держит себя, как не знающий ничего, тот – нравственный муж.

Достойный муж надевает на себя худую одежду, но в себе имеет драгоценный камень.

Достойный муж делает много, но не хвалится сделанным; совершает заслуги, но не признает их, потому что он не желает обнаружить свою мудрость.

Нельзя обожествлять бесов.

Совершенство воина - в бдительности, постоянной боевой готовности, в строгости, в искренности, в непроницаемом спокойствии.

Довольствующийся самим собой - богач.

Отрицание Пути - это: роскошные апартаменты и заросшие сорняками поля, богатая одежда, пресыщение пищей и совершенно пустые хранилища.

Воздержание – это первая ступень добродетели, которая и есть начало нравственного совершенства.

Почесть и позор от сильных мира (для мудреца) одинаково странны.

Истинно просвещенный человек никогда не воюет.

Когда вы благополучны, то подумайте, что нужно предпринять во время беды, так как великая беда начинается с незначительной.

Тот, кто пренебрегает своей жизнью, тем самым не ценит свою жизнь.

Умные не бывают учены; ученые не бывают умны.

Лао-Цзы (Лаоцзы, Старый Младенец, Мудрый Старец) – легендарный древнекитайский философ-мыслитель, живший в VI-V вв. до н. э. Его считают автором «Дао Дэ Цзин» («Книга о Пути и благой силе») - классического даосского философского трактата, основоположником религиозно-философского направления «даосизм», хотя в историчности этого человека у многих представителей современной науки есть большие сомнения.

Лао-Цзы являлся персонажем легендарным и стал объектом обожествления уже на раннем этапе существования даосизма. Существует легенда, согласно которой философ, проведя в материнской утробе несколько десятков лет, увидел этот мир старцем (именно с этим связан возможный перевод имени как «Старый Ребенок»). Мифологизированное жизнеописание в совокупности с отсутствием достоверных исторических сведений дают богатую почву для предположений по поводу биографии Лао-Цзы. Например, есть версии, согласно которым этот легендарный персонаж – не кто иной, как великий Конфуций . Есть легенда, сообщающая о приходе Лао-цзы на китайскую землю из Индии, причем Мастер явился жителям Поднебесной словно заново рожденным, без прошлого.

Наиболее известное и распространенное жизнеописание Лао-Цзы восходит к трудам известного историки Сыма Цяня, жившего около 145-186 до н. э. В его «Исторических записках» есть глава под названием «Жизнеописание Лао-цзы Хань Фэй-цзы». Местом его рождения называется царство Чу (Южный Китай), уезд Ку, деревня Цюйжэнь, где он появился на свет в 604 г. до н. э. Значимую часть жизни Лао-Цзы занимал в Чжоу должность хранителя императорского архива и библиотеки государства. В 517 г. до н. э. состоялась его встреча с Конфуцием, произведшая на второго очень сильное впечатление, тем более что Лао-Цзы был больше чем на полвека его старше.

Будучи стариком, разочаровавшись в окружающем его мире, он выдвинулся в западном направлении, чтобы покинуть страну. Когда философ приблизился к пограничной заставе в области Ханьгу, его остановил Инь Си, «страж заставы» и обратился к нему с просьбой поведать ему об учении. Так появился текст в пять тысяч слов - книга «Дао дэ цзин», которую Лао-Цзы написал либо продиктовал и которая стала считаться каноническим текстом даосизма. Покинув Китай, философ отправился Индию, проповедовал там, и во многом благодаря его учению возник буддизм. О его смерти и ее обстоятельствах ничего неизвестно.

В центре философии Лао-Цзы – понятие «дао», начало, которое невозможно познать и выразить словами, представляющее собой единство бытия и небытия. Употребляя метафору, его сравнивают с водой: она мягка, производит впечатление податливой, однако ее сила в действительности непреодолима. Диктуемый дао способ существования, образ действий – это недеяние, подразумевающее отказ от борьбы, непротивление, поиск гармонии. Лао-Цзы предписывал мудрым правителям не вести войны и не жить в роскоши, а прививать своим народам стремление жить просто, чисто и естественно, по тем обычаям, которые существовали до насаждения человеку цивилизации с ее моралью и культурой. Вечному Дао уподобляются те, кто хранит покой в своем сердце, делая его бесстрастным. Данный аспект древнекитайской концепции лег в основу характерных для более поздних этапов существования даосизма поисков путей обретения физического бессмертия.

Лаконичность, афористичность «Дао Дэ Цзин» создают благодатную почву для разносторонних трактовок; книга переведена на большое количество языков, в том числе европейских.

Учение о даосизме в России стало популярным с наступлением 1990-х годов. Тогда, в постперестроечные времена, в крупнейшие города бывшего Союза из Китая стало приезжать много учителей, которые проводили семинары по различным системам восточной гимнастики, дыхательным упражнениям, медитации. В числе разнообразных практик были такие, как цигун, тайцзицюань, дао инь, которые неразделимы с идеями даосизма и основаны его видными последователями.

Много издавалось в тот период литературы о восточных мировоззрениях, религиях, способах самосовершенствования и тому подобному. Тогда же вышла тоненькая, в мягкой обложке, книжечка небольшого формата, где целиком излагалось учение Лао Цзы - философская доктрина или трактат, ставший фундаментом и каноном даосизма. С тех пор на эту тему написано предостаточно статей и комментариев русских авторов, издано много переводов с китайского и английского языков, но в нашей стране интерес к даосским идеям не утихает до сих пор и вспыхивает периодически с новой интенсивностью.

Отец даосизма

Традиционно патриархом учения в китайских источниках указан Хуан-ди, так же известный как Желтый император, фигура мистическая и вряд ли существовавшая на самом деле. Хуан-ди считается предшественником императоров Поднебесной и предком всех китайцев. Ему приписывают многие первые изобретения, такие как ступка и пестик, лодка и весла, лук и стрелы, топор и другие предметы. При его правлении была создана иероглифическая письменность и первый календарь. Он считается автором трактатов по медицине, диагностике, акупунктуре и иглотерапии, лечении лекарственными растениями и прижиганиями. Помимо медицинских трудов, к заслугам Желтого императора причислено авторство «Иньфуцзин», стихотворного сочинения, весьма почитаемого последователями даосизма, а также древнейшего трактата «Су-нюй цзин» о работе с сексуальной энергией, практики, вошедшей в основу

Другие основоположники учения

Лао Цзы — древнекитайский мудрец, живший предположительно в VI веке до нашей эры. В Средневековье причислен к даосскому пантеону божеств - триаде чистых. Научные и эзотерические источники определяют Лао Цзы основателем даосизма, а его Дао Дэ Цзин стал основой, на базе которой в дальнейшем развилось учение. Трактат является выдающимся памятником китайской философии, он занимает значительное место в идеологии и культуре страны. Никогда не прекращались дискуссии современных историков, философов и востоковедов о содержании трактата, историчности его автора и принадлежности книги непосредственно перу Лао Цзы.

К учению относится еще один первоисточник — «Чжуан-цзы», собрание коротких рассказов, притч, текстов, ставших также основополагающими в даосизме. Чжуан-цзы, автор книги, предположительно жил спустя два столетия после Лао Цзы, и его личность более конкретно подтверждена.

История Лао Цзы

Существует одна из притч о рождении основоположника даосизма. Когда Лао Цзы появился на свет, он увидел, насколько несовершенен этот мир. Тогда мудрый младенец вновь влез в материнское чрево, решив не рождаться вовсе, и пробыл там несколько десятков лет. Когда его мать наконец-то разрешилась от бремени, Лао Цзы родился седым бородатым стариком. Эта легенда указывает на имя даосского философа, которое можно перевести как «мудрый старец» или «старый младенец».

Первое и наиболее полное описание основателя даосизма составил в I веке до н. э. Сыма Цянь, китайский потомственный историограф, ученый и писатель. Делал он это по устным преданиям и рассказам спустя несколько столетий после смерти Лао Цзы. Его учение и жизнь стали к тому времени традицией, большей частью превратившейся в легенды. По данным китайского историка, фамилия Лао Цзы — Ли, весьма распространенная в Китае, а имя философа — Эр.

Сыма Цянь указывает, что даосский мудрец служил при императорском дворе хранителем архивов, в современном понимании библиотекарем, архивариусом. Такая должность подразумевала содержание рукописей в надлежащем порядке и сохранности, их классификацию, упорядочивание текстов, соблюдение церемоний и ритуалов и, вероятно, написание комментариев. Все это указывает на высокий уровень образованности Лао Цзы. По общепринятой версии, год рождения великого даоса — 604 г. до н. э.

Легенда о распространении учения

Неизвестно, где и когда скончался мудрец. Согласно легенде, заметив, что хранимый ним архив приходит в упадок, а государство, где он жил, деградирует, Лао Цзы ушел странствовать на запад. Его путешествие верхом на буйволе служило частым сюжетом традиционной восточной живописи. По одной версии, когда у какой-то заставы, перекрывавшей путь, мудрецу следовало заплатить за проход, он передал начальнику сторожевого поста свиток с текстом своего трактата вместо оплаты. Так началось распространение учения Лао Цзы, получившее в будущем название Дао Дэ Цзин.

История трактата

Количеством переводов Дао Дэ Цзин уступает, наверное, лишь Библии. Первый европейский перевод труда на латынь был сделан в Англии в XVIII веке. С тех пор только на Западе сочинение Лао Цзы на разных языках издавалось не менее 250 раз. Известнейшей считается санскритская версия VII века, она послужила основой для многих переводов трактата на другие языки.

Первичный текст доктрины датируется II веком до нашей эры. Этот экземпляр, написанный на шелке, найден в начале 1970-х годов при раскопках в китайском округе Чанша. Он долгое время считался единственным и самым древним. До этой находки многие современные специалисты придерживались мнения, что изначального древнего текста Дао Дэ Цзин не существовало, как и его автора.

Учение Лао Цзы о Дао содержит около 5000 иероглифов, текст разбит на 81 чжан, каждый из которых можно условно назвать короткой главой, параграфом или стихом, тем более что в них есть своеобразный ритм и гармония. Древним диалектом, которым написана доктрина, владеют очень немногие китайские специалисты. Большинство его иероглифов имеет несколько значений, кроме того, в тексте опущены служебные и связующие слова. Все это существенно усложняет трактовку каждого чжана. Издавна существовало множество комментарий к Дао Дэ Цзин, поскольку трактат написан в иносказательной форме с некоторыми противоречиями, множеством условностей и сравнений. Да и как иначе описать неописуемое и передать непередаваемое?

  1. Описание и значение Дао.
  2. Дэ — закон жизни, эманация Дао и одновременно путь, по которому человек идет.
  3. У-вэй — недеяние, некая пассивность, главный способ следования дэ.

Дао — источник всех вещей и всего сущего, от него все исходит и к нему возвращается, оно охватывает все и всех, но само не имеет начала и конца, имени, облика и формы, оно безгранично и ничтожно, невыразимо и непередаваемо, повелевает, но не принуждает. Вот как описана эта всеобъемлющая сила в Дао дэ цзин:

Дао бессмертно, безымянно.

Дао ничтожно, непокорно, неуловимо.

Чтобы овладеть - нужно знать имя,

форму или цвет.

Но Дао ничтожно.

Дао ничтожно,

но если великие следуют ему -

тысячи малых покорились и успокоились. (чжан 32)

Дао повсюду - справа и слева.

Повелевает, но не принуждает.

Владеет, но не претендует.

Никогда не дерзает,

оттого ничтожно, бесцельно.

Живое и мертвое стремится к нему,

но Дао одиноко.

Потому называю великим.

Никогда не выказывает величия,

потому воистину величественно. (чжан 34)

Дао рождает единицу.

Из одного родится два,

Из двух родится три.

Три - колыбель тысячи тысяч.

Из тысячи тысяч в каждом

борются инь и ян,

пульсирует ци. (чжан 42)

Великий Дэ — способ существования, начертанный или предписанный Дао для всего сущего. Это порядок, цикличность, бесконечность. Подчиняясь Дэ, человек направляется к совершенству, но следовать ли ему этим путем — решать самому.

Закон жизни, великий Дэ -

так под небом проявляется Дао. (чжан 21)

Стань бесстрашным и скромным,

как горный ручей, -

превратишься в полноводный поток,

главный поток Поднебесной.

Так гласит великий Дэ,

закон рождения.

Познай праздник, но живи буднями -

станешь примером для Поднебесной.

Так гласит великий Дэ,

закон жизни.

Познай славу, но полюби забвение.

Великая река не помнит о себе,

потому слава ее не убывает.

Так гласит великий Дэ,

закон полноты. (чжан 28)

У-вэй — сложный для понимания термин. Это деяние в бездействии и бездействие в деянии. Не искать причин и желаний для деятельности, не возлагать надежд, не искать смысла и расчета. Понятие «У-вэй» у Лао Цзы вызывает больше всего споров и комментариев. По одной из теорий, это соблюдение меры во всем.

Чем больше усилий,

Далекий от Дао -

далек от начала

и близок к концу. (чжан 30)

Философия бытия по Лао Цзы

Чжаны трактата не только описывают Дао, Дэ и «неделание», они исполнены аргументированными рассуждениями о том, что в природе все основано на этих трех китах, и почему человек, повелитель или государство, следующие их принципам, достигают гармонии, покоя и равновесия.

Волна захлестнет камень.

Бесплотное не имеет преград.

Потому ценю покой,

учу без слов,

совершаю без усилий. (чжан 43)

Есть места, где можно заметить сходства в учении Конфуция и Лао Цзы. Построенные на противоречиях главы кажутся парадоксами, но каждая строка — это глубочайшая мысль, несущая истину, надо только задуматься.

Доброта без границ похожа на равнодушие.

Сеющий доброту напоминает жнеца.

Чистая правда горчит, как ложь.

Настоящий квадрат не имеет углов.

Лучший кувшин лепят всю жизнь.

Высокая музыка неподвластна слуху.

Великий образ не имеет формы.

Дао скрыто, безымянно.

Но только Дао дарит путь, свет, совершенство.

Полное совершенство выглядит, как изъян.

Невозможно исправить.

Крайняя полнота похожа на полную пустоту.

Нельзя исчерпать.

Великая прямота действует исподволь.

Великий ум облекается в простодушие.

Великая речь нисходит, как заблуждение.

Шагай - победишь холод.

Бездействуй - преодолеешь зной.

Покой создает согласие в Поднебесной. (чжан 45)

Восхищают глубокие философские и одновременно невероятно поэтические рассуждения о значении земли и неба как сущностях вечных, постоянных, невозмутимых, далеких и близких от человека.

Земля и небо совершенны,

оттого безразличны к человеку.

Мудрый равнодушен к людям - живите, как хочется.

Меж небом и землей -

пустота кузнечного меха:

чем шире размах,

тем долговечнее дыхание,

тем больше родится пустоты.

Сомкни уста -

познаешь меру. (чжан 5)

Природа немногословна.

Ветреному утру придет на смену тихий полдень.

Дождь не станет лить как из ведра день и ночь напролет.

Так устроены земля и небо.

Даже земля и небо

не могут создать долговечное,

тем более человек.(чжан 23)

Несхожесть с конфуцианством

Учения Конфуция и Лао цзы следует считать, если не противоположными, то, по крайней мере, разнополюсными. Конфуцианство придерживается довольно жесткой системы моральных норм и политической идеологии, подкрепленной этическими стандартами и традициями. Нравственные обязанности человека, согласно этому учению, должны направляться на благо общества и окружающих. Праведность выражается в человеколюбии, гуманности, правдивости, здравомыслии, рассудительности и благоразумии. Главная идея конфуцианства — определенный набор качеств и такие взаимоотношений правителя и подданных, которые приведут к упорядоченности в государстве. Это совершенно противоположная концепция идеям Дао дэ цзина, где главные принципы жизни — неделание, нестремление, невмешательство, самосозерцание, никакого принуждения. Надо быть податливым как вода, безучастным как небо, особенно в политическом отношении.

Тридцать спиц сверкают в колесе,

скрепляют пустоту внутри.

Пустота придает колесу толк.

Лепишь кувшин,

заключаешь пустоту в глину,

и польза кувшина заключена в пустоте.

Пробивают двери и окна - дому служит их пустота.

Пустота - мерило полезного. (чжан 11)

Различие взглядов на Дао и Дэ

Различие взглядов на Дао и Дэ

Дао в понимании Конфуция - это не пустота и всеобъемлемость, как у Лао Цзы, а путь, правило и способ достижения, истина и мораль, некое мерило нравственности. А Дэ - это не закон рождения, жизни и полноты, существенное отражение Дао и путь к совершенству, как описано в Дао дэ цзине, а некая благая сила, олицетворяющая гуманность, честность, нравственность, милосердие, дающая душевную силу и достоинство. Дэ приобретает в учении Конфуция значение пути нравственного поведения и морали социального порядка, которым должен следовать праведный человек. Это главные различия идей Конфуция и его последователей с учением Лао Цзы. Победы Марка Красса — пример подвига во имя общества, они вполне соответствуют принципам конфуцианской идеологии.

Дао рождает,

Дэ - поощряет,

придает форму и смысл.

Дао почитают.

Дэ - соблюдают.

Потому что не требуют

соблюдения и почтительности.

Дао рождает,

Дэ поощряет, придает форму и смысл,

растит, учит, оберегает.

Создает - и расстается,

творит и не ищет награды,

управляет, не повелевая, -

вот что называю великим Дэ. (чжан 51)

Годяньские списки

При раскопках 1993 года в китайском поселении Годянь был найден еще один, более древний текст трактата. Эти три связки бамбуковых планок (71 шт.) с письменами находились в могиле аристократа, захороненного примерно в конце IV-начале III века до нашей эры. Это, безусловно, более старый документ, чем найденный на куске ветхого шелка в 1970 году. Но удивительно то, что текст из Годяня содержит приблизительно на 3000 иероглифов меньше, нежели классический вариант.

При его сравнении с более поздним трактатом складывается впечатление, что на бамбуковых планках начертан изначальный неупорядоченный текст, который в дальнейшем был дополнен другим автором, а возможно, и не одним. И действительно, при внимательном прочтении можно заметить, что почти каждый чжан уже известного трактата условно разделен надвое. В первых частях из 2-6 строк ощутим особый стиль, своеобразный ритм, гармония, лаконизм. Во вторых частях чжанов ритм явно нарушен, а стиль отличается.

По этому поводу французский исследователь Поль Лафарг предположил, что первые части — изначальные, более древние, а вторые — дополнение, комментарии, возможно, составленные кем-то после Лао Цзы. Или наоборот, знаменитый хранитель архивов, будучи только чиновником, занимавшимся систематизацией и сохранностью старинных рукописей, мог к более давней мудрости дописывать свои комментарии, что входило в его обязанности. А в Годяне обнаружена копия первичного учения древнего мистика, которая в дальнейшем стала основой для даосизма и учения Лао Цзы. Дадут ли ученые однозначные ответы на вопрос о том, кто автор текстов на бамбуковых планках, — не известно. А если первичные короткие изречения принадлежат мудрости самого Желтого императора, а Лао Цзы только упорядочил их и внес свои разъяснения? По-видимому, этого уже никто не узнает наверняка.

Уже в раннем даосизме Лао-цзы становится фигурой легендарной и начинается процесс его обожествления . Легенды повествуют о его чудесном рождении. Его первым именем было Ли Эр. Слова «Лао-цзы», означающие «старый философ» или «старый ребёнок», впервые произнесла его мать, когда разродилась сыном под сливовым деревом. Мать носила его в утробе несколько десятков лет (по легенде 81 год), и на свет он появился из её бедра. У новорожденного были седые волосы, от чего он напоминал старика. Увидев такое чудо, мать была сильно удивлена .

Многие современные исследователи ставят под сомнение сам факт существования Лао-цзы. Некоторые предполагают, что он мог быть старшим современником Конфуция , о котором - в отличие от Конфуция - в источниках нет достоверных сведений ни исторического, ни биографического характера. Есть даже версия, что Лао-цзы и Конфуций - это одно лицо. Существуют предположения, что Лао-цзы мог быть автором Дао Дэ Цзина, если он жил в IV-III вв. до н. э.

Даосизм
История
Люди
Школы
Храмы
Терминология
Боги
Медицина
Астрология
Бессмертие
Фэншуй
Портал

Самый известный вариант биографии Лао-цзы описывается китайским историком Сыма Цянем в его труде «Исторические повествования». По его словам, Лао-цзы родился в селении Цюйжэнь, волости Ли, уезда Ху , в царстве Чу на юге Китая . Большую часть своей жизни он служил хранителем императорского архива и библиотекарем в государственной библиотеке во времена династии Чжоу . Факт, говорящий о его высокой образованности. В 517 году произошла знаменитая встреча с Конфуцием . Лао-цзы тогда сказал ему: - «Оставь, о друг, своё высокомерие, разные стремления и мифические планы: всё это не имеет никакой цены для твоего собственного я. Больше мне нечего тебе сказать!». Конфуций отошёл и сказал своим ученикам: - «Я знаю, как птицы могут летать, рыбы плавать, дичина бегать… Но как дракон устремляется по ветру и облакам и подымается в небеса, я не постигаю. Ныне я узрел Лао-Цзы и думаю, что он подобен дракону». В преклонном возрасте он отправился из страны на запад. Когда он достиг пограничной заставы, то её начальник Инь Си попросил Лао-цзы рассказать ему о своём учении. Лао-цзы выполнил его просьбу, написав текст Дао Дэ Цзин (Канон Пути и его Благой Силы). После чего он ушёл, и неизвестно как и где он умер.

По другой легенде Мастер Лао-цзы пришёл в Китай из Индии , отбросив свою историю, он предстал перед китайцами совершенно чистым, без своего прошлого, как будто заново рождённым.

Путешествие Лао-цзы на Запад стало концепцией, разработанной в трактате Хуахуцзин в целях анти-буддийской полемики.

Дао дэ цзин

…Все люди держатся за своё «я»,
один лишь я выбрал отказаться от этого.
Мое сердце подобно сердцу глупого человека, -
такое темное, такое неясное!
Повседневный мир людей ясен и очевиден,
один лишь я живу в мире смутном,
подобном вечерним сумеркам.
Повседневный мир людей расписан до мелочей,
один лишь я живу в мире непонятном и загадочном.
Как озеро я спокоен и тих.
Неостановим, подобно дыханию ветра!
Людям всегда есть чем заняться,
один лишь я живу подобно невежественному дикарю.
Лишь я один отличаюсь от других тем,
что превыше всего ценю корень жизни, мать всего живого.

Философия

Лао-цзы об истине

  • «Высказанная вслух истина перестаёт быть таковой, ибо уже утратила первичную связь с моментом истинности».
  • «Знающий не говорит, говорящий не знает».

Из имеющихся письменных источников ясно, что Лао-цзы был мистиком и квиетистом в современном понимании, преподававшим совершенно неофициальную доктрину, полагавшуюся исключительно на внутреннее созерцание . Человек обретает истину путём освобождения от всего ложного в самом себе. Мистическое переживание завершает поиски реальности. Лао-цзы писал: «Есть Бесконечное Существо, которое было прежде Неба и Земли. Как оно невозмутимо, как спокойно! Оно живёт в одиночестве и не меняется. Оно движет всем, но не волнуется. Мы можем считать его вселенской Матерью. Я не знаю его имени. Я называю его Дао».

Диалектика

Философия Лао-цзы пронизана и своеобразной диалектикой :

  • «Из бытия и небытия произошло всё; из невозможного и возможного - исполнение; из длинного и короткого - форма. Высокое подчиняет себе низкое; высшие голоса вместе с низшими производят гармонию, предшествующее подчиняет себе последующее.»

Однако Лао-цзы понимал её не как борьбу противоположностей, а как их примирение. А отсюда делались и практические выводы:

  • «Когда человек дойдет до не-делания , то нет того, что бы не было сделано.»
  • «Кто любит народ и управляет им, тот должен быть бездеятельным.»

Из этих мыслей видна основная идея философии, или этики, Лао-цзы: это принцип не-делания, бездействия. Всякое насильственное стремление что-либо сделать, что-либо изменить в природе или в жизни людей осуждается.

  • «Множество горных рек впадает в глубокое море. Причина в том, что моря расположены ниже гор. Поэтому они в состоянии властвовать над всеми потоками. Так и мудрец, желая быть над людьми, он становится ниже их, желая быть впереди, он становится сзади. Поэтому, хотя его место над людьми, они не чувствуют его тяжести, хотя его место перед ними, они не считают это несправедливостью.»
  • «„Святой муж“, управляющий страной, старается, чтобы мудрые не смели сделать чего-нибудь. Когда все сделаются бездеятельными, то (на земле) будет полное спокойствие.»
  • «Кто свободен от всякого рода знаний, тот никогда не будет болеть.»
  • «Нет знания; вот почему я не знаю ничего.»

Власть царя среди народа Лао-цзы ставил очень высоко, но понимал её как чисто патриархальную власть. В понимании Лао-цзы царь - это священный и бездеятельный вождь . К современной же ему государственной власти Лао-цзы относился отрицательно.

  • «От того народ голодает, что слишком велики и тяжелы государственные налоги. Это именно причина бедствий народа.»
  • Сыма Цянь объединяет биографии Лао-цзы и Хань Фэя , легистского философа конца эпохи Воюющих Царств , выступавшего против конфуцианства. Трактат «Хань Фэй-цзы», содержащий учение последнего, уделяет интерпретации Лао-цзы две полных главы.

Культ Лао-цзы

Процесс обожествления Лао-цзы начинает складываться в даосизме, по всей видимости, ещё в конце III - начале II век до н. э. , но полностью оно оформилось только в эпоху династии Хань ко II веку н. э. В 165 г. император Хуань-ди повелел совершить жертвоприношение ему на родине Лао-цзы в уезде Ку, а через год приказал совершить и в своём дворце. Создатель ведущей даосской школы небесных наставников Чжан Даолин сообщил о явлении в мир в 142 году божественного Лао-цзы, передавшего ему свои чудодейственные возможности. Лидеры этой школы составили собственный комментарий к трактату «Дао дэ цзин», получивший название «Сян Эр чжу», и учредили поклонение Лао-цзы в созданном ими в конце II - начале III в. теократическом государстве в провинции Сычуань . В эпоху Шести династий (220-589 годы) Лао-цзы стал почитаться как один из Трёх Чистых (англ.) русск. (сань цин) - высших божеств даосского пантеона . Особый размах поклонение Лао-цзы приобрело при династии Тан (618-907 годы), императоры этой династии почитали его своим предком, возводили ему святилища и наделяли высокими званиями и титулами.

См. также

Список произведений

Напишите отзыв о статье "Лао-цзы"

Примечания

Литература

  • Ян Хиншун . Древнекитайский философ Лао-цзы и его учение. М.-Л.,1950
  • Мялль Л. К пониманию "Дао дэ цзина" // Учёные записки Тартуского государственного университета. Тарту, 1981. Вып. 558. С. 115-126.
  • Спирин В. С. Гармония лука и лиры глазами Лао-цзы //Письменные памятники и проблемы истории культуры народов Востока. XIV.Ч.1. М.,1981.
  • Спирин В. С. Строй, семантика, контекст 14-го параграфа «Дао дэ цзина» //Письменные памятники и проблемы истории культуры народов Востока. XX.Ч.1. М.,1986.
  • Головачёва Л.И. Кто автор известного текста трактата Лао-цзы? // Тезисы всесоюзной конференции ВАКИТ. 22-24 ноября 1988. М., 1988. С.31-33
  • Лукьянов А. Е. Первый философ Китая: Фрагменты философской автобиографии Лао цзы. // Вестник МГУ. Серия 7: Философия. 1989. N 5. С. 43-54.
  • Спирин В. С. «Слава» и «позор» в § 28 «Дао дэ цзина»//Письменные памятники и проблемы истории культуры народов Востока. XXII.Ч.1. М.,1989.
  • Лукьянов А. Е. Лаоцзы (философия раннего даосизма). М., 1991.
  • Лукьянов А. Е. Рациональные характеристики Дао в системе "Дао дэ цзин" // Рационалистическая традиция и современность. Китай. М., 1993. С. 24-48.
  • Маслов А. А. Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина». М., 1996.
  • Viktor Kalinke : Studien zu Laozi, Daodejing . Band 1: Text und Übersetzung / Zeichenlexikon. Leipzig 2000, ISBN 3-934015-15-8
  • Viktor Kalinke: Studien zu Laozi, Daodejing . Band 2: Anmerkungen und Kommentare. Leipzig 2000, ISBN 3-934015-18-2
  • Viktor Kalinke: Studien zu Laozi, Daodejing . Band 3: Nichtstun als Handlungsmaxime. Essay , Leipzig 2011, ISBN 978-3-86660-115-4
  • Кычанов Е. И. Тангутский апокриф о встрече Конфуция и Лао-цзы //XIX научная конференция по историографии и источниковедению истории стран Азии и Африки. СПб.,1997. С.82-84.
  • Карапетянц А. М., Крушинский А. А. Современные достижения в формальном анализе «Дао дэ цзина» // От магической силы к моральному императиву: категория дэ в китайской культуре. М., 1998.
  • Ксензов, П. В. Цитаты из Лао-Цзы в трактате "Хань Фэй-Цзы" и их соотношение с полными версиями "Дао-дэ цзина" // Вестник Московского университета: Сер.13:Востоковедение. – 07/2003 . – N3 . – С.95-102 .
  • Мартыненко Н. П. Изучение семантики древних форм начертания текста «Дао дэ цзин» как необходимая компонента изучения истории даосизма // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. № 3. 1999.С.31-50
  • Рехо Ким «Неделание»: Лев Толстой и Лао-Цзы Проблемы Дальнего Востока. 2000.-№ 6. С.152-163.
  • Лукьянов А. Е. Лао-цзы и Конфуций: Философия Дао. М., 2001. 384 с.
  • Маслов А. А. Загадки, тайны и коды «Дао дэ цзина». Ростов-на-Дону, 2005. 272 с.
  • Степанова Л. М. Проблема личности в учении Лао-цзы о совершенномудром. // Вестник Бурятского государственного университета. 2008. № 6. С. 24-29.
  • Суровцева М. Е. Лев Толстой и философия Лао-Цзы // Вестник Центра международного образования МГУ им. М.В. Ломоносова. М., 2010. № 1. С. 85-90.
  • Кобзев А. И. // Общество и государство в Китае: XXXIX научная конференция / Институт востоковедения РАН. - М., 2009. -С.221-225 ISBN 978-5-02-036391-5 (в обл.)
  • Го Сяо-ли. Мир трансцендентный и мир действительный: сравнительный анализ культурного мышления через призму произведений Достоевского, Конфуция и Лао-цзы //Вопросы философии. №3. 2013. С.103-111.
  • (статья по традиционной иконографии Лао Цзы)
  • Shien Gi-Ming, "Nothingness in the philosophy of Lao-Tzu, " Philosophy East and West 1 (3): 58-63 (1951).
  • Chad Hansen, Linguistic Skepticism in the Lao Tzu // Philosophy East and West, Vol. 31, No. 3 (Jul., 1981), pp. 321–336
  • Лао Си, «ТАО-ТЕ-КИНГЪ, или писанiе о нравственности». Под редакцiей Л. Н. Толстого, перевелъ съ китайскаго профессоръ университета въ Кiото Д. П. Конисси, примечанiями снабдилъ С. Н. Дурылинъ. Москва - 1913

Ссылки

Отрывок, характеризующий Лао-цзы

Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.

5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.

8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.

Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.

Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…

Лао-Цзы (конец VII - середина VI вв. до нашей эры) - китайский философ, основоположник даосизма. Является автором трактата "Дао дэ цзин" ("Книга о пути к добродетели"), трактата о нравственности, посвященному выяснению основного в философии Лао-Цзы понятия "Дао" (путь, разум, логос). Дао - единое верховное существо, первопричина всего существующего, являющееся одновременно и идеалом нравственности в жизни человека, критерием добра и зла. Если исследовать теоретические учения об управлении хронологически, то окажется, что основоположником этой теории является Лао-Цзы, поскольку его философские произведения содержат глубокие мысли о содержании и сущности деятельности правителя, о роли и личности первого человека и так далее.

Жизнеописание Лао-Цзы может занять несколько томов или уместиться в нескольких строках, смотря по тому, примем ли мы за жизнеописание народный миф о Лао-Цзы или те несколько сухих и отрывочных сведений, с великим трудом добытых синологами, да и то не слишком достоверных. Если принять последнее, то с огромной народной книги о Лао-Цзы останется одна страница; при более строгом отношении - одна строка из страницы, при еще более строгом - одно слово из строки - имя Лао-Цзы. Но и это имя окажется не именем: Лао-Цзы - значит "престарелый философ" - следовательно, есть только прозвище, данное Лао-Цзы; следующее прозвание Лао-Цзы - "Хакуян" - также не имя: это только псевдоним философа, принятый им по обычаю китайских ученых: наконец, мы узнаем, что фамилия его была "Ли", а имя "Зи".

Дао велико, небо велико, земля велика, и, наконец, царь велик. Итак, в мире существует четыре величия, одно из которых составляет царь.

Год рождения Лао-Цзы неизвестен; его относят к началу VI века до нашей эры. Хронология всемирной истории, принятая в современной Японии, принимает за год рождения Лао-Цзы - 604; этот же год указывает и известный синолог Жульен. Главнейшим и единственным по достоверности источником для жизнеописания Лао-Цзы является китайский историк Сымацянь, автор "Исторических повествований", сочувственно, относящийся к даосизму. Родители Лао-Цзы жили в селе Кеку-Зин, уезда Лей, провинции Ку, в королевстве Со, лежавшем близ современного Пекина. Ремесло родителей Лао-Цзы неизвестно. Есть суждение, что фамилию Ли философ носил по матери, а свой псевдоним Хакуян - по отцу. Неизвестно, какое образование получил Лао-Цзы; но тот факт, что в дальнейшем Лао-Цзы был на государственной службе, для поступления на которую необходимо было сдать трудные экзамены, показывает, что Лао-Цзы и в детстве получил некоторое образование.

На некоторые черты жизни Лао-Цзы есть весьма смутные указания в самой его книге "Дао дэ цзин".

Можно думать, что он был небогат, прост, скромен, нетребователен. "Многие люди богаты, говорит он в своем сочинении, - но я не имею ничего, как будто все потерял". "Я раздаю милостыню в великом страхе". Занимая официальное место, Лао-Цзы, очевидно, был весьма обеспечен, лишь последнее признание о милостыне объясняет нам другое признание: "Я ничего не имею".

Лао-Цзы был женат: Сымацянь сообщает о сыне философа, Со, служившем в военной службе, столь отрицаемой Лао-Цзы.

Лао-Цзы был начальником императорского книгохранилища, архивариусом.

Неизвестно ничего более о служебной деятельности философа. Несомненно лишь то, что этот постоянно свободный доступ в величайшее книгохранилище в Китае дал Лао-Цзы возможность в совершенстве всю письменность Китая. Можно думать, что самое недовольство философа практической мудростью своего народа было порождено именно совершенным знанием этой мудрости. С другой стороны, пребывание в самом центре политической жизни страны внушило Лао-Цзы критическое отношение к тем ее формам, в которые она выливалась в современном ему Китае.

Для того, чтобы служить небу и управлять людьми, всего лучше соблюдать воздержание. Воздержание - это первая ступень добродетели, которая и есть начало нравственного совершенства.

У историка Сымацяня сохранено известие о свидании Лао-Цзы с Конфуцием. Впервые в этом свидании обнаружились две силы китайского миросознания: та, которая сделала Китай Китаем, и та, которая дала ему только мудрую книгу, совершенно им не понятую: сила срединного "Конфуцианства", и бессилие Лао-Цзы, про которого Вл. С. Соловьев сказал, что он "единственное исключение" из "не великого" народа, в котором "не было и великих людей".